Книга, в которой исчез мир, стр. 75

— Этого я не понимаю, — резко произнес Николай.

— Конечно, нет, — так же резко сказала она. — Весь разум происходит из страха. Страха перед смертью. До того, как человек попадает в лапы лихтбрингеров, он ничего не знает о смерти. После этого его охватывает страх, ужасный страх. Бог милосерден и из милосердия дал человеку чувство, с помощью коего он смог найти способ научиться переносить свой страх. Он дал человеку возможность познать святое, чем утешил его и научил преодолевать боязнь. Но лихтбрингер не знал покоя. Он соблазнил человека тем, что сможет избавить его от страха и сделать властелином мира. Он лживо уверил человека и в том, что тот сможет преодолеть даже первопричину страха — разум. При этом только наш страх есть знак того, что мы не покинуты. И истинное наименование этого страха есть благоговение. Но лихтбрингеры ненавидят благоговение, ибо оно мешает их махинациям. Они хотят все обменять и менять одно на другое. Но святое нельзя купить, продать или обменять. Оно имеет непреходящую, бесконечную ценность. Но эта ценность не подлежит обмену. Оно имеет ценность, но не имеет продажной цены.

Николай смиренно отвел глаза. Она, должно быть, до сих пор живет странными понятиями и убеждениями своей секты. Мир велик. Он, со своей стороны, не имеет ничего общего со всеми этими делами. Он врач. Отведенные ему немногие годы жизни он хотел потратить на то, чтобы исследовать связи природы. Он хотел знать, от какой болезни умерли Максимилиан Альдорф и члены его семьи и как скрыться от преследования ди Тасси. И это все. Ему были противны в равной степени все религии и прежде всего чума католического монашества. Какие могли быть основания откармливать за общественный счет праздных и опостылевших миру людей? Что они делают, за исключением того, что в своих бесформенных сутанах странствуют по миру, заполняют церкви своим бессмысленным бормотанием и рассеянно отсчитывают на четках количество своих молитв Богу?

Но все же одновременно он чувствовал, что был не вполне справедлив к Магдалене. Все это было ненавистно и ей.

Как она назвала церковь? Каменный дом пожирателей идолов. Празднество Ганса-Колбасника. Жрецы Ваала и слуги чрева. Он наблюдал за ней и пытался понять ее странные взгляды, привести их для себя в какую-то разумную систему. Она часами сидела напротив него в карете, но он не мог избавиться от впечатления, что в действительности она пребывает где-то далеко, в другом месте. Она сидела с закрытыми глазами, но не спала. Взгляд ее почти всегда был обращен в себя. Что-то в ней неудержимо притягивало его. Он силился ее понять, но не знал как. Его обескураживало то, что они были так близки, но она продолжала относиться к нему с недоверием, осторожностью и, пожалуй, даже отчужденно. Означало ли это, что они не были мужчиной и женщиной, созданными друг для друга? Он чувствовал себя уязвленным от такого отчуждения, от ее сопротивления. И при этом он вообще не понимал, в чем причина такого отчуждения и сопротивления, отталкивания. Она его не любит? Имела ли она право сначала так его очаровать, а потом снова оттолкнуть?

Между тем превратностей путешествия отнюдь не стало меньше. На пятый день почтальон целых два раза сбивался с пути, так что пассажиры были вынуждены нанять в одной деревне проводника с фонарем. Когда вечером они наконец снова двинулись в путь, уже стемнело и еше вдобавок сгустился туман. Они ехали едва ли час, когда проводник сам заблудился. Проблуждав по лесу взад и вперед, они к пяти часам утра выбрались к следующей почтовой станции. После завтрака было решено воспользоваться ясным светом дня и тотчас трогаться в дорогу, однако за первым же холмом, на совершенно ужасающем участке дороги, у кареты сломалась ось. Почтальон ругался и клял все на свете, пока усталые, измотанные пассажиры, едва не по щиколотку в грязи, брели к только что оставленной ими почтовой станций, где им пришлось ждать, когда нашли запасную ось и заменили ее. Все это заняло еще добрых полдня.

Во время ожидания Николай разговорился с одним купцом из Кенигсберга, который ехал в Берлин и из-за непогоды уже второй день сидел на постоялом дворе. Причем большую часть этого времени он провел в отхожем месте. Николай посоветовал ему заказать у хозяина ячменный слизистый суп и, кроме того, порекомендовал пить только чай, чтобы успокоить кишечник.

Купец поблагодарил его и живо обрисовал Николаю цель его путешествия. Опустошительный пожар 1764 года причинил городу громадный ущерб, от которого он до сих пор по-настоящему не оправился. Прежде всего надо будет посетить Кнейпгоф. Из трех городов, от слияния которых возник Кенигсберг, Кнейпгоф самый красивый, стоит он на живописном острове, образованном водами Приголи, которая его обтекает со всех сторон. Альтштадт и Лебенихт менее интересны. Главная улица в Кнейпгофе — Ланггассе, а в Альтштадте ему следует посетить Шлоссберг и Французскую улицу. Потом купец спросил Николая, к какому роду путешественников тот относится, так как если не считать таких же, как он, купцов, то совершенно очевидно, что к уже известным трем видам прибавился в последнее время и четвертый, к коему Николай скорее всего и принадлежит, не правда ли?

— Вот как? — изумленно спросил Николай. — И что же это за вид?

— Я много лет путешествую по этой дороге, — начал отвечать купец, — и снова и снова встречаю уставших от цивилизации одиночек, которых тянет в Альпы, людей, интересующихся экономическим прогрессом и едущих поэтому в Англию, или политических безумцев, направляющихся во Францию. Но теперь многие едут в Кенигсберг, поэтому-то я и спрашиваю вас, зачем едете туда вы.

— Это семейные дела, — ответил Николай, чтобы избежать дальнейших расспросов и объяснений.

— Ах да, это, конечно, основательная причина. А я уже испытал искушение назвать вам новую категорию путешественников.

— И что же это за категория? — снова спросил Николай.

— Я даже не знаю, как их назвать. Может быть, паломниками, хотя они не кажутся религиозными. Прежде всего это студенты, как правило, довольно оборванные, хотя встречаются и сыновья знатных фамилий. Они стекаются сюда со всех сторон и проводят несколько месяцев в городе, чтобы послушать курс одного профессора, который на протяжении вот уже нескольких лет не написал ни одной книги. Да, кстати, ему уже пятьдесят семь лет, и он уже свершил дело своей жизни, иначе он не смог бы столь сильно притягивать к себе юные души.

— И как зовут этого человека?

— Вероятно, его имя вам неизвестно. Или, быть может, вы интересуетесь метафизикой?

— Нет, не интересуюсь.

— Его зовут Иммануил Кант.

Николай пожал плечами.

— Нет, я никогда не слышал о нем. Но почему весь мир тянется к нему?

— Ну, естественно, не весь мир. К нему едут совершенно особые люди.

— Вы знакомы с этим господином?

— Несколько лет назад я имел честь присутствовать на обеде у графа Кайзерлинга. Там был и господин профессор Кант. Он отличается даром живого общения и обладает изящными манерами поведения. Глядя на него, трудно предположить, что в нем скрывается глубокий исследовательский дух, который ему приписывают. Говорят, что в Кенигсберге у него множество последователей, и он — главная причина того, что там собираются в таком множестве метафизики со всего света. Так как он возбудил во мне немалую симпатию, то при первой же возможности я даже посетил одну из его лекций. Он читал курс, который встретил горячий прием и имел конечной целью преподать слушателям верное понимание о людях и их поступках. Поскольку я жалкий дилетант, то, естественно, не все понял. Но свои лекции он оживляет историями и анекдотами всех земель и народов, что очень нравится слушателям. Это очень всем нравится, и тем большее огорчение вызывает у них то, что он не хочет больше ничего писать. Он постоянно обещает выпустить в скором времени небольшой том, но этим все и ограничивается.

— И вы говорите, что студенты съезжаются сюда отовсюду?