Книга, в которой исчез мир, стр. 1

Вольфрам Флейшгауэр

Книга, в которой исчез мир

Никто теперь не умирает от смертельных истин: существует слишком много противоядий.

Ф. Ницше

ПРОЛОГ

От немыслимой скорости кружилась голова и захватывало дух!

Словно зачарованный Николай Рёшлауб не отрываясь смотрел в окно. Ритмичный грохот машины заглушал все прочие шумы. Не только шумы, но и разговоры окружающих перестали доходить до его слуха, настолько сильно был поглощен Рёшлауб этим новым, доселе невиданным способом передвижения. Чувствовался только запах угля, сжигаемого в топке паровой машины.

В растерянности он безуспешно пытался найти какую-либо точку опоры, на которой можно было, хотя бы на мгновение, задержать взор. Но, очевидно, поездка по железной дороге требовала более длительной адаптации зрительного аппарата. Спокойно наблюдать можно было только весьма удаленные предметы, видные на горизонте лишь как смутные, нечетко очерченные контуры. Но стоило перевести взгляд на близлежащие предметы, и созерцание их тотчас становилось невозможным, настолько быстро неслись они мимо окна. Это чудовищно, подумалось ему. Ведь видимые объекты были все же здесь. Да, они были здесь, но он не мог их различить, пролетая мимо со скоростью пятнадцать миль в час.

Утомившись, он отвел глаза от бешено несущегося мира и блуждающим взором обвел пассажирское отделение. Кажется, он единственный, кому была неприятна быстрая езда. Даже его внучка Тереза, сидевшая напротив, невозмутимо смотрела в окно, и, кажется, вид проносившегося мимо ландшафта доставлял ей удовольствие. При одном взгляде на нее у Николая Рёшлауба улучшилось настроение. Какое отдохновение! Теперь он понял, почему столь многие советовали ему не смотреть в окно во время поездки. Лицо его стало менее напряженным. Надо просто немного отдохнуть от созерцания быстрого движения.

Через некоторое время Тереза почувствовала его взгляд. Она восторженно заговорила, глядя на деда горящими глазами:

— Разве это не великолепно?

— Совершенно, — ответил он, — великолепно.

При этом он — непроизвольно — крепко ухватился руками за подлокотники полированного деревянного сиденья.

Нюрнберг давно исчез из вида. Еще несколько минут, и они будут в Фюрте. Со времени первого железнодорожного рейса, состоявшегося 7 декабря 1835 года, первоначальное возбуждение, связанное с паровозами, все же несколько улеглось — как-никак прошло уже девять месяцев, но, однако, было нечто особенное в том, чтобы отважиться на путешествие по первой немецкой железной дороге. Все места в вагонах были заняты.

Когда Николаю Рёшлаубу — в награду за выдающийся вклад в борьбу с последней вспышкой холеры — предложили железнодорожное путешествие из Нюрнберга в Фюрт, он сначала отказался. Не слишком ли он стар для такого приключения? А этот Нюрнберг? Прошло уже больше пятидесяти лет с тех пор, когда он — тогда еще совсем молодой врач — провел здесь несколько несчастливых месяцев. Правда, с этим городом у него связаны воспоминания, которыми он мог по праву гордиться. Именно там и тогда составил он свои первые эпидемиологические карты. Тогда его высмеяли и даже проявили враждебность к его нововведениям. Сегодня же ему воздают почести за те идеи, за которые тогда высокомерно издевались и насмехались над ним. Да, стоит ли в его семьдесят пять лет ради нескольких миль по железной дороге пересекать половину Германии?

Сияющий взгляд внучки — вот что в конце концов убедило его принять предложение. Семнадцатилетняя девушка была вне себя от радости, узнав о предложении. Как это волнительно! Воодушевление внучки передалось старику. Только ради нее отважился он на это путешествие, на эту авантюру. Она должна будет его сопровождать. Да, он был горд тем, что благодаря ему девушка сможет пережить столь прогрессивное приключение. Железная дорога! Теперь все только и говорят о ней. Разве не была его внучка воплощением того будущего, борьбе за которое он посвятил всю свою жизнь — борьбе за господство человека над силами природы, за победное шествие разума и науки?

Тереза снова отвернулась к окну — она не могла вдоволь насытиться зрелищем проносящихся мимо пейзажей.

— Нет, ты только посмотри, — весело крикнула она, — как шарахаются от поезда лошади на дороге.

Николай помедлил, но потом все же посмотрел в окно. Пугались не только лошади. Маленькие дети плакали от страха при виде проносящегося мимо паровоза, в то время как их матери и отцы кивали проезжающим.

— Почему они плачут? — то и дело спрашивала Тереза, краснея от радостного возбуждения.

— Их приводит в ужас грохот локомотива, — крикнул в ответ Николай. — Им страшно.

Тереза принялась кивать в ответ зевакам. Потом она приложила ко рту сложенные рупором ладони и выкрикнула во всю силу своих молодых легких:

— Не бойтесь. Все будет хорошо. Мы едем в новый мир!

Естественно, пешеходы за окнами поезда не могли из-за шума паровоза слышать восклицание девушки, но несколько молодых людей, словно подтверждая ее слова, подбросили вверх свои шляпы. Дети продолжали безутешно плакать.

Сияя, Тереза взглянула на деда и тут же озабоченно спросила:

— Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Нет, нет, все в порядке, — поспешил он успокоить внучку. — Мне просто надо привыкнуть к такой скорости.

Он слегка приподнялся, потом снова сел.

Мы едем в новый мир.

Эта фраза отозвалась в его душе тревожным эхом. Он услышал голос. Когда, сколько лет назад, он слышал этот голос в последний раз? И вот он снова звучит в ушах так явственно, словно это было только вчера.

Николай, для нас это слишком тяжелая ноша. Ты должен сказать «нет».

Он закрыл глаза, но это не помогло. Слова продолжали преследовать его.

Это бросает вызов небу и поразит нас безумием.

Он непроизвольно открыл глаза и поднял их к небу. Да, если говорить правду, то и погода потеряла свое значение, она не могла причинить никакого вреда паровозу, который катился по железным рельсам, навечно уложенным на отмеренный отрезок пути. Однако вид синего неба, по которому плыли редкие белые облака, пока еще вселял в него уверенность. Все остальное — то есть развертывавшаяся за окном панорама — внушало тревожное ощущение беды.

Ему не нравился этот вид. Из почтовой кареты можно разглядеть не только горизонт, но и различить во всех подробностях каждую травинку, каждый камешек на дороге. Мир был неподвижен, и человек двигался относительно его неподвижности. Здесь все было наоборот. Казалось, хотя Николай отчетливо понимал, что чувство обманывает его, он пребывает в этой машине в неподвижности, словно став ее частью и перестав быть частью мира, который теперь сам летел мимо него. Существовали только Нюрнберг и Фюрт — отъезд и прибытие. Но что вообще происходит с пространством? Оно осталось, его можно видеть, но одновременно оно стало иным. Это было не пространство мира, а некий интервал, пробел, находясь в котором, чувствуешь, что находишься в Нигде.

Николай, прошу тебя, поедем со мной. Для нас это единственная возможность остаться в одном мире.

Взволнованная Тереза продолжала что-то без умолку говорить. После возвращения в Нюрнберг у них останется масса времени на что угодно. Это просто невероятно. Всего за один день они съездят в Фюрт и вернутся в Нюрнберг.

— Знаешь, говорят, что скоро построят дорогу до Мюнхена, — продолжала трещать Тереза. — Путешествие, которое раньше продолжалось сорок восемь часов, займет теперь всего шесть. Шесть часов! Если проехать по этой дороге всего два раза, то можно выиграть целых шесть дней жизни.

Николай кивнул, хотя до него вряд ли дошел смысл сказанных внучкой слов. Не стоит обращать внимание на эту местность, подумал он. Слишком много воспоминаний с ней связано.

Однако через некоторое время ему становится ясно, что перемена в настроении связана не только с местностью. И не реакция Терезы на железнодорожное путешествие вывела его из обычного состояния. Он провел рукой по карману сюртука и ощутил контуры книги, которую начал читать недели две назад. Книги опального молодого немецкого поэта, жившего теперь в Париже. Чтение — совершенно непостижимым образом — всколыхнуло все его чувства. Да, быть может, именно эта книга толкнула его в дальнее путешествие, только для того, чтобы еще раз увидеть ее мир. Разве не слышит он в своей душе — уже много недель — ее любимый голос? Голос Магдалены.