Иудейские древности, стр. 225

Когда же Агриппа после десятилетнего правления в Азии собрался вернуться в Рим, Ирод отплыл к нему из Иудеи и взял с собою при этом случае одного лишь Антипатра. Последнего он поручил Агриппе с просьбою взять его с большими подарками в Рим, чтобы Антипатр там мог заслужить благоволение Цезаря. Таким образом, могло казаться, что Антипатр забрал всю власть в свои руки, тогда как его юные братья окончательно и раз навсегда были лишены ее.

Глава четвертая

1. Во время этого путешествия Антипатр достиг действительно всякого почета и видимо пользовался огромным успехом; так как Ирод заранее оповестил всех друзей своих о его приезде, то в Риме ему был оказан блестящий прием. Но Антипатр теперь страдал от того, что он вдали от отца и что ему не представляется более случая по-прежнему клеветать на братьев; поэтому он опасался возможности перемены в отце, который мог бы вздумать относиться к сыновьям Мариаммы более ласково. Носясь с этими мыслями, Антипатр не отступал от раз принятого намерения своего, но посылал и отсюда частые письма отцу своему, чтобы восстановить последнего и раздражать его относительно братьев; предлогом ему служило при этом сильное беспокойство об отце; на самом же деле тут целиком сказывалась вся гнусность его характера и вся сила его и без того необузданного властолюбия. В конце концов ему удалось довести Ирода до такого гнева и такой злобы, что последний окончательно возненавидел юношей; впрочем, пока он еще воздерживался от приведения в исполнение своих [мрачных] планов касательно их. Чтобы, однако, не совершить опрометчивости по недосмотру или по слишком большой поспешности, Ирод предпочел поехать в Рим и там пожаловаться императору на детей своих. При этом он желал избегнуть всего, чем он мог бы навлечь на себя подозрение в слишком большой жестокости. Прибыв в Рим, он поспешил в Аквилею [1293], чтобы тут поскорее повидаться с Цезарем. Получив аудиенцию и попросив разрешения побеседовать о крупном, постигшем его горе, Ирод представил [императору] сыновей своих [1294] и стал жаловаться на их недружелюбие и дерзкие замыслы, направленные к тому, чтобы всюду и всячески выказывать отцу враждебность и ненависть, которые-де клонятся к тому, чтобы умертвить его и таким безбожным образом овладеть царским престолом. При этом Ирод указывал на то свое, дарованное ему самим Цезарем право, в силу которого он перед смертью вовсе не был обязан отдать царство тому или другому сыну, но пользовался правом свободной передачи престола тому из сыновей своих, которого он сочтет по его преданности ему наиболее достойным. Впрочем, продолжал он, они вовсе уже не столь заботятся о власти, но охотно отказались бы даже вовсе не только от нее, но и от собственной своей жизни, лишь бы иметь возможность умертвить отца своего: такая дикая и свирепая ненависть к нему развилась в сердцах их. Это свое горе, которое он долго был принужден таить в себе, ему теперь приходится раскрывать перед Цезарем и такими речами оскорблять его слух. Пусть скажут юноши, подвергались ли они когда-либо какому-нибудь стеснению с его стороны? Когда он был жесток с ними? Как же они смеют у него, столь справедливого человека, оспаривать право власти, которой он сам достиг после долгих трудов и опасностей! Как они могут мешать ему пользоваться ею и предоставить ее тому, кого найдет достойным ее? Ведь такая награда, наравне со всякою другою за благочестие, выпадает лишь на долю того, кто старается за это сравниться в достаточной заботливости со своим предшественником. Итак, очевидно, что все их интриги против него никак не могут быть названы приличными. Ведь тот, кто только и думает о получении царской власти, тем самым все время рассчитывает, вместе с тем, и на смерть отца своего: иначе ему не достигнуть власти. Сам он давал до сих пор [всем] своим подданным и особенно своим царственным детям все в изобилии, позаботившись не только о приличной обстановке, о служителях и о содержании их, но и поженив их блестящим образом, а именно дав одному из них в жены дочь сестры своей, Александру же – дочь царя Архелая. Самое важное, однако, теперь то, что он сам при таких обстоятельствах не воспользовался своею личною властью, но решил привезти юношей к их общему благодетелю, Цезарю, и, отказавшись теперь от всего, на что может иметь право оскорбленный отец и подвергшийся козням царь, готов вместе с ними выслушать решение императора. Впрочем, он просит, чтобы его права не были попраны и чтобы ему не приходилось дольше жить в постоянном страхе за себя; он надеется, что Цезарь не оставят дольше в живых тех, кто решился на такое ужасное дело: если они теперь избегнут кары, то им самим впоследствии придется так же сильно пострадать от людей, как они теперь причинили страдания другому.

2. С такою страстностью жаловался Ирод Цезарю на сыновей своих. Пока он говорил, юноши в крайнем смущении разразились слезами, а еще громче заплакали, когда он кончил, потому что в них было искреннее сознание, что они никогда не доходили до такого безбожного намерения; но, вместе с тем, они отлично сознавали, как трудно на самом деле оправдаться им в возведенных на них Иродом обвинениях; несмотря на то что теперь представлялся к тому наиболее подходящий случай, они все-таки не сочли уместным выяснить, насколько отец был введен в заблуждение своею собственною страстностью и поспешностью. Поэтому они совершенно не знали, что им говорить, только плакали и в конце концов разразились громкими рыданиями; они боялись, что, если будут молчать, это может подтвердить их виновность, а с другой стороны, затруднялись, по юности и вследствие страшного смущения, в способе своей защиты. Впрочем, от Цезаря, который следил за ними, отнюдь не ускользнуло, что они молчат не столько по сознанию своей виновности, сколько по неопытности и смущению. Жалость к ним обуяла всех присутствовавших; вместе с тем сам отец их в тайниках души своей не мог не чувствовать сострадания к ним.

3. Увидя некоторое расположение как со стороны отца, так и со стороны Цезаря, видя также, что многие из присутствующих плачут и все глубоко опечалены, один из братьев, Александр, обратился к отцу со следующею речью, в которой пытался опровергнуть возводимые обвинения:

«Отец! Расположение твое к нам подтверждается уже всем этим делом; ведь если бы ты замышлял против нас что-нибудь ужасное, ты не привел бы нас к тому, кто является общим спасителем. Тебе, в силу твоей царской и отцовской власти, было вполне возможно расправиться с людьми, тебя обидевшими. Но то, что ты привез нас в Рим и посвящаешь его (императора) во все это дело, служит гарантией нашего спасения. Ведь никто не поведет того, убить кого имеет в виду, в святилища и храмы. Но наше положение отчаянное: мы не желали бы оставаться долее в живых, если во всех укоренилась уверенность, что мы посягали на такого отца. Еще хуже было бы, если бы предпочли безвинной смерти жизнь, оставаясь в вечном подозрении. Итак, если наше сознание, что мы говорим правду, имеет некоторую силу в глазах твоих, нам доставила бы блаженство возможность единовременно убедить тебя в своей невинности и избегнуть грозящей нам опасности; но если все-таки клевета удержится на своем месте, то к чему нам это солнце, на которое мы взирали бы, запятнанные подозрением? Конечно, указание на то, что мы стремимся к власти, является достаточно ловким обвинением по отношению к таким молодым людям, как мы, а если к тому еще присоединить упоминание о нашей достойной матери, то этого вполне достаточно, чтобы усугубить первое наше несчастье и довести нас до настоящего горя. Но взгляни на то, не общий ли это случай и не применимо ли подобное обвинение в сходных случаях. Ведь ничто никогда не мешает царю, у которого есть молодые сыновья, мать коих умерла, видеть в них подозрительных лиц, домогающихся престола своего отца. Однако одного только подозрения не довольно, чтобы высказывать столь безбожное обвинение. Пусть кто-либо осмелится сказать нам, что случилось нечто такое, в силу чего при всем легковерии [людей] нечто невероятное стало непреложным. Разве кто-либо смеет обвинять нас в составлении отравы, или совершении заговора среди сверстников, или в подкупе прислуги, или в распространении воззваний против тебя? И все-таки каждое из таких преступлений, даже если оно и не имело места, легко служит предметом клеветы. Правда, отсутствие единодушия в царской семье является крупным несчастьем, и та власть, которую ты называешь наградою за благочестие, часто вызывает в гнуснейших людях такие надежды, ради которых они готовы не сдерживать своих дурных наклонностей. Никто не сможет упрекнуть нас в чем-либо противозаконном. Но как устранит клевету тот, кто не желает слушать? Быть может, мы сказали что-либо лишнее?

вернуться
вернуться