Пчелиный волк, стр. 73
Я улыбнулся. И осторожно посмотрел на Коровина. Коровин мелко стучал головой о прутья клетки.
Пендрагон попытался изобразить пассаж с вламыванием в плоть медвежьей лапы и неосторожно наступил кованым сапогом на хвост свинье. Свинья осуждающе завизжала, Пендрагон пнул ее и приступил к декламации завершающей части своей поэмы.
В наступившей тишине было отчетливо слышно, как бьется головой о решетки клетки эльф Коровин. Я испугался, подал знак Кипчаку, и тот лягнул заколбашенного эльфа ногой.
Коровин очнулся.
И тут взорвались трибуны.
– Браво! – истерически завопил кто-то.
– Браво!!! – заревела публика. – Отпад! Круто!
Пространство наполнилось восторженным мявом.
– Если не будем кричать, выпорют, – сказал сбоку Коровин. – Лучше кричать.
И завопил: «Браво! Браво!» И загремел пятками о решетку.
– Бис! – завизжал кто-то из первых рядов, и я ужаснулся: слушать балладу о приключениях медведей и прославленного римского полководца по второму разу мне не хотелось.
Пендрагон кланялся. С достоинством так кланялся, как полагается кланяться геополитику.
– Приветствуем поэта! – надрывался в мегафон ведущий. – Ура ученику самого Персиваля!
– Ура! – орали трибуны. – Ура!
На арену падали букеты. Падали, падали, падали…
Когда букеты перестали падать, Пендрагон поклонился и собрал цветы. Строго поклонился. Сделал знак ведущему замолчать.
И снова стало тихо.
– Друзья, – прочувственно сказал Пендрагон. – Скажу больше – соратники! Я рад, что вы оценили мой скорбны… то есть скромный труд. Но в моей победе не только моя заслуга! Если бы в свое время гениальный Персиваль не преподал мне несколько бесценных уроков орфоэпики и звукописи, этот триумф был бы невозможен. На девяносто процентов это не моя победа – это победа Великого Персиваля!
Трибуны собрались было заорать в очередной раз, но Пендрагон остановил их неумолимым жестом.
– А теперь, друзья, – сказал он почти шепотом. – А теперь наступает самый торжественный момент нашего праздника! Сейчас вы увидите Иггдрасиля!
Трибуны выдохнули, тишина сделалась всеобъемлющей.
Открылись двери, то есть калитка. Уже знакомый нам ведущий вывел под уздцы лошадь. Дряхлую, с отвисшей шкурой, какой-то грязной масти, а зубов так почти нет. Подобные экземпляры даже на колбасный завод не брали – мясорубки могли не справиться с мослами.
Окружающие были иного мнения.
– Он прекрасен… – прошептал Кипчак, и я впервые увидел, что из его глаз текут слезы.
Коровин хыхыкал.
Пендрагон торжественно повернулся к лошади. И протянул руку, собираясь осуществить ласку гривы, но вмешался фатум, он частенько вмешивается, в этом прелесть жизни. Пендрагон снова не рассчитал. И снова наступил на хвост завоеванного им же приза.
Безымянная свинья закричала неземным голосом, Пендрагон забыл, что наступать на хвост больше двух раз в день даже свинье, даже такой большой, не рекомендуется.
Хавроха рванула с места и воткнулась в Иггдрасиля. Сонная лошадь хандрически заржала и зачем-то вздумала встать на дыбы – разыгрались в ней давно позабытые рефлексы. Так или иначе, встать на дыбы ей удалось. Лошадь возвысила свои копыта ровно над начальственным челом. Владетель Деспотата Пендрагон закрылся руками, но было уже поздно.
Говорят, что, если на человека наступит слон, с человеком ничего совсем страшного не случится. Слоны – очень деликатные животные. Иггдрасиль деликатностью не отличался.
Он опустил свое легендарное копыто на лоб Владетеля Пендрагона, пусть и прикрытый шлемом. Владетель крякнул и сел враскоряку.
Публика ахнула.
– Встреча боевых товарищей прошла действительно в дружественной обстановке, – сказал я. – Конь узнал своего старого друга.
– Да… – только и смог произнести Кипчак, пораженный в самое, если оно у него было, сердце.
Пендрагон с трудом, пошатываясь, будто после долгого морского путешествия, поднялся на ноги. Я подивился его живучести. Любой нормальный человек после такого приключения отправился бы пить чай к собственной прапрабабушке, а этот ничего. Выражаясь его собственными словами, не осквернил седла. Молодец.
Красиво.
Вялым движением Пендрагон стянул шлем. На лбу красовался красный след в виде подковы.
Конь испугался столь резко наступившей тишины и медленно ушел в калитку.
Коровин схватился за живот, сложился напополам и сполз на дно клетки. Сначала я подумал, что с эльфом произошел апоплексический удар мистической табакеркой. Но взглянув в его глаза понял, что это не приступ. Эльф погрузился в смеховую истерику. Зрачки расползлись, в их глубине плясали дикие смеховые бесы, Коровин был не в себе.
Пендрагон деревянно поглядел на ведущего.
– Это знак! – неожиданно завопил ведущий. – Это знак! Благородный Иггдрасиль возложил на неудержимого Пендрагона свою… свой… свою длань! Знак!
– Воз-возложи… л…л… – странно сказал Пендрагон. – Знак… Копыто…
Коровин корчился на полу клетки. Изо рта у него текла пена цвета иван-чая.
Глава 11. День Свиньи
– Слушайте внимательно, – сказал я. – От этого зависит многое. Наша жизнь. Ваша задача. После того как я уйду, выждите примерно полчаса. Затем двигайте в сторону подъемного моста…
– Будет погоня, – проныл Коровин. – Пендрагон пустит за нами своих псов, они нас догонят!
– Не догонят, – возразил Кипчак.
– Ты не знаешь кобольдов! Они преследуют жертву до той поры, пока она не упадет от истощения…
– Кобольды не любят воду, – ухмыльнулся Кипчак. – Они как кошки. Стоит перейти реку, и они дальше не пойдут.
– Это если мы успеем до реки добраться! А если не успеем? А если не успеем?
Коровин сидел на полу клетки, прижимая к груди ободранного Доминикуса. Выглядел он плохо. Они оба выглядели плохо. Коровин был поломан. Мне несколько знакомо подобное состояние. Состояние поломанности. В таком состоянии человеку ничего не хочется. Он сидит, смотрит три часа в стену, а потом отправляется в умывальник искать мыло для шнурков.
Доминикус тоже выглядел туго. Шерсть на нем слегка отросла, отчего он стал похож на давно не бритого колхозника. Не хватало картуза, гармошки и папироски. Положительные моменты в этом тоже были – наглости в глазах Доминикуса убавилось, а смирения, напротив, приросло. Вместе же Коровин и Доминикус являли унылую композицию. «Весна в тифозном краю», что-то вроде этого.
Прямо сюжет картины за № 4.
Доминикус появился утром. Злобен, голоден, обличьем мизерабль. Надпись «Дублон» практически заросла. К сожалению. Все мои труды пошли мелким прахом, развеялись.
Честно говоря, я никак не мог объяснить появление Доминикуса, Коровин же трактовал это событие в духе общекошачьей преданности и смышлености. Бывали же случаи, что кошки, случайно отставшие от своих хозяев, проходили сотни, даже тысячи километров, руководствуясь лишь одним внутренним чутьем. Так говорил он.
Я возражал, указывая на то, что, мол, да, случаи, конечно, бывали, но на преодоление тысяч километров у этих героических кошек уходило много времени. Месяцы, а иногда годы. Так что если уж браться объяснять, то лучше объяснять появление Доминикуса вовсе не чудесами скорохождения, а причинами гораздо более простыми. Скорее всего, кто-то из сбивших нас молчальников просто вез его тайным образом в рукавице, ну, или в бездонной бутылке.