Блестящая девочка, стр. 23

Мишель с неприязнью оглядел автомобили, бывшие страстью отца. Иногда он приходил сюда, пытаясь с их помощью обнаружить хоть какую-то связь с отцом, но машины "были безжизненными осколками прошлого, такими же холодными, как сам Алексей. А Мишеля занимали страсти совершенно иные.

Выйдя из гаража, он через сад направился к кухонной лестнице, которая вела и в его комнаты в задней пристройке дома. Туда он постепенно перенес все свои вещи, занимаясь этим несколько месяцев. Уже никто не помнил, как вышло, что наследник состояния Савагаров оказался обитателем пристройки. Он добрался до своей двери, порылся в карманах, отыскивая ключ, и, как всегда, открывая дверь, почувствовал себя дома.

Он сразу разделся. Комната была в еще большем порядке, чем обычно, потому что в глубине души Мишель надеялся привести сюда сестру. Он натянул шорты и рубашку без воротника фасона сороковых годов, которую нашел в комиссионном магазине в Бостоне, недалеко от дорогой школы, в которой учился. Застегнув две нижние пуговицы, он улегся на кровать, закинул руки за голову и уставился на огромный белый парашют, свисавший с потолка и служивший чем-то вроде полога над маленькой железной кроватью.

Стоило посмотреть на парашют, и настроение поднималось, становилось легче на душе. Ему нравилось наблюдать, как по тонкой ткани пробегает рябь от потоков воздуха в комнате; казалось, он находился внутри большой шелковистой утробы. Здесь, у себя, он становился самим собой, здесь он спасался от презрения отца и равнодушия матери.

Парашют скрывал от его глаз наклонную плоскость потолка, им самим разрисованную в бледно-голубое небо с белыми облаками. Края облаков он сильно размыл, и невозможно было уловить, где кончается небо и начинается облако. Он добела оттер кирпичные стены, превратив их в ненавязчивый фон для дюжин фотографий в рамках.

Мишелю никогда не надоедало смотреть на фотографии, и сейчас, обложившись безвкусными дешевыми атласными подушками, он принялся разглядывать свою коллекцию. Он чувствовал, как постепенно напряжение отпускает его. Прямо перед ним была Лорен Бэколл в обтягивающем классическом красном платье от Хелен Роуз из «Женского дизайна». Настоящий чистый красный, без примеси оранжевого, не испорченный никакими добавками, — пронзительный красный цвет, как губная помада тридцатых годов.

Рядом с ней Кэрол Бэйкер; она как бы свисала с, люстры, одетая в наряд от Эдит Нэд, в нечто совершенно безвкусное, расшитое бисером и украшенное перьями страуса. Над столом была Рита Хейворт в знаменитом наряде от Жана Льюиса, а рядом с ней — Ширли Джоунс в кричащем розовом из «Элмер Гентри». Здесь были все, от Греты Гарбо до Сандры Ди, одетые в чудесные костюмы. Они очаровывали Мишеля, вызывая в нем ощущение чистоты и искренности.

Он взял альбом для набросков, лежавший на тумбочке у кровати, и открыл его. Несколькими штрихами карандаша он умел преображать людей. В детстве Мишель придумывал хорошенькие платьица для матери. Он часто рисовал ее в парке или рядом с крутящейся каруселью; на этих рисунках она всегда держала за руку очень маленького мальчика. Сейчас под его карандашом возникала другая женская фигура. Высокая, тонкая, с яркими бровями, большим ртом, изогнутым в улыбке. Когда он начал драпировать ее в тонкую ткань, зазвонил телефон. Мишель потянулся к трубке, расстегнутая рубашка открыла костлявую грудь шестнадцатилетнего юноши.

— Алло?

— Привет, дорогой.

Услышав голос, он почувствовал, как его пальцы, сжимавшие трубку, задрожали.

— Я только что узнал ужасную новость о твоей бабушке, мне так жаль. Тебе, наверное, очень тяжело.

Горло Мишеля перехватило от ноток искреннего сочувствия, звучавших в этом голосе.

— Спасибо, Андре.

На другом конце провода молчали.

— Ты не мог бы вырваться сегодня вечером? Я… я хотел бы увидеть тебя. Я хотел бы успокоить тебя, дорогой.

Мишель откинулся на подушке, на миг закрыл глаза, вспомнив умелые пальцы Андре и его легкие, успокаивающие ласки. До того как Андре вошел в его жизнь, он был пленником тайных опытов, которые мальчики его возраста проводят над собой, и эти попытки оставляли в нем чувство омерзения, чего-то уродливого и грязного.

Андре научил его красоте, возможной красоте любви мужчин друг к другу, и освободил от стыда.

— Я бы хотел, — ласково сказал Мишель. — Я соскучился по тебе.

— Я тоже соскучился. В Англии вес. Это было ужасно. Даниель настаивала, чтобы мы остались на уик-энд, а я хотел вернуться.

Бедный Эдуард простудился и слег; он был совершенно невозможен все это время.

Мишель поморщился. Он не любил напоминаний о семье Андре, о его жене Даниель и о сыне Эдуарде, который когда-то был лучшим другом Мишеля, а потом утонченность Мишеля и страсть Эдуарда к футболу их разделили. Как бы ему хотелось, чтобы Андре был один! Скоро так и будет. Скоро Андре оставит семью, расстанется с местом у Алексея Савагара, где он работал последние двадцать пять лет, где подорвал свои силы и нажил бессонницу. А потом все будет прекрасно.

Они с Мишелем собирались поселиться вместе, в маленькой рыбацкой хижине на юге Испании. Мишель несколько месяцев мечтал об этом. По утрам он будет заниматься домом, подметать терракотовые полы хижины, взбивать подушки на креслах и на диванах, ставить свежие цветы в сплетенные из ивовых прутьев корзинки и глиняные кувшины. Днем, пока Андре будет читать ему стихи, он станет придумывать красивую одежду и шить ее на машинке — он сам научился этому, — а вечера они посвятят занятиям любовью под музыку волн Кадисского залива, воды которого будут ласкать песчаный берег у них под окном.

— Я мог бы встретиться с тобой через час, — проговорил он тихо.

— Хорошо, — услышал он ответ по-французски. — Через час, — добавил Андре по-английски. И уже тише, по-французски закончил разговор:

— Я люблю тебя.

Мишель чуть не задохнулся от слез.

— Я люблю тебя, Андре, — прошептал и он по-французски.

Глава 8

Белинда настояла на том, чтобы она оделась к ужину. Флер для порядка поспорила, но в душе была рада настойчивости матери и обрадовалась еще больше, увидев ожидавшее ее платье.

Самое утонченное из всех, какие ей доводилось носить.

Черное, облегающее с длинными рукавами; с Маленькими Листочками, наплывавшими друг на друга, вышитыми бусинками на плечах.

Белинда зачесала ей волосы наверх и вдела в уши серьги из оникса.

— Ну вот, — пробормотала она, отступив назад и рассматривая свое творение. — Пускай теперь назовут тебя крестьянкой.

Даже Флер была вынуждена признать, что хорошо выглядит.

Но когда они усаживались за стол, она не могла определить, заметил ли это Алексей, вообще обратил ли он внимание на дочь.

Они ели суп, белую спаржу не по сезону, устрицы в раковинах.

Атмосфера была давящая, все молчали; единственное, что облегчало жизнь Флер, — за столом не было Мишеля. Она тревожно посмотрела на мать. Белинда сидела напряженная, раздраженная, пила много вина и почти ничего не ела.

Флер вилкой раскрыла раковину и протолкнула кусочек мякоти в горло. Белинда загасила сигарету в тарелке, и, как только слуга отошел. Флер с трудом подавила тошноту. Если бы мякоть не оказалась такой белой… Стол был накрыт белой льняной скатертью, и на каждом конце стояли подсвечники с коническими свечами. Тяжелые алебастровые вазы с белыми розами в полном цвету источали удушающий запах, который смешивался с запахом еды. И вся еда была какая-то белая. Суп цвета сливок, белая спаржа и белые устрицы, Флер положила вилку. Все трое в черном походили на ворон, присевших вокруг похоронного катафалка, и ярко накрашенные ногти Белинды оказались единственным цветным пятном на этом мрачном фоне. Девочка неловко потянулась за бокалом с водой.

— Похоже, тебе не хочется есть, Флер, поэтому я поведу тебя взглянуть на бабушку. — Голос Алексея прозвучал так неожиданно, что она вздрогнула.

Вилка Белинды ударилась о тарелку.