Мы - живые, стр. 70
— Кира, ты выглядишь испуганной. А на самом деле это — не серьезный вопрос. Мне никогда не приходилось сталкиваться в жизни со слишком уж большим количеством вопросов. Люди создают себе вопросы, потому что боятся смотреть прямо. А нужно только смотреть прямо и видеть путь, а когда ты его видишь, то не надо сидеть и смотреть на него — надо идти. Я вступил в партию, потому что знал, что я прав. Я люблю тебя, потому что знаю, что я прав. В чем-то ты и моя работа — одно целое. Все ведь очень просто.
— Не всегда, Андрей. Ты знаешь свою дорогу. Но она не для меня.
— Это — не в духе того, что ты мне говорила раньше. Она беспомощно прошептала:
— А что я тебе говорила?
Оркестр играл «Песню разбитого бокала». Никто не пел. Голос Андрея звучал, как слова этой музыки. Он сказал:
— Ты помнишь, ты сказала когда-то, что корни у нас с тобой одни и те же, потому что мы оба верим в жизнь? Это — редкая способность, и ей нельзя научить. И это нельзя объяснить тем людям, в которых это слово — жизнь — не пробуждает такого же чувства, какое пробуждает храм, военный марш или скульптура, изображающая идеальное тело. Из-за этого чувства я и вступил в партию. Из-за этого чувства я и хотел бороться с самым бессмысленным и бесполезным из всех чудовищ, что мешают человеку жить. И, таким образом, все мое существование было борьбой и будущим. Ты научила меня жить настоящим.
Она сделала отчаянную попытку. Она медленно сказала, глядя на него:
— Андрей, когда ты в первый раз сказал мне, что ты любишь меня, ты был голоден. Я хотела удовлетворить твой голод.
— И это все?
— Это — все.
Он спокойно засмеялся, так спокойно, что ей пришлось сдаться.
— Ты не знаешь, что говоришь, Кира. Такие женщины, как ты, не могут любить только из-за этого.
— А что это за женщины — как я?
— Эти женщины — все равно что храм, все равно что военный марш и…
— Давай выпьем, Андрей.
— Ты хочешь выпить?
— Да. Прямо сейчас.
— Ладно.
Он заказал бутылку вина. Он наблюдал за блеском бокала у ее губ; длинная, тонкая, подрагивающая линия жидкости между ее пальцами казалась золотой. Он сказал:
— Давай поднимем тост за то, что я не осмелился бы произнести в любом другом месте, только здесь: за мою жизнь.
— Твою новую жизнь?
— За мою единственную.
— Андрей, а что, если ты потеряешь ее?
— Я не могу потерять ее.
— Но ведь столько всего может случиться. Я не хочу держать твою жизнь в своих руках.
— Но ты уже держишь ее.
— Андрей, ты должен задумываться… иногда… что, возможно, случится так… Что, если со мной что-нибудь произойдет?
— Зачем об этом думать?
— Но это возможно.
Ей вдруг показалось, что слова его ответа были звеньями цепи, которую она ни за что не смогла бы порвать:
— А еще возможно, что каждому из нас предстоит быть приговоренным к смертной казни. Но разве это значит, что мы должны готовиться к этому?
IV
Они рано ушли с крыши гостиницы, и Кира попросила Андрея отвезти ее домой; она устала, она не смотрела на него.
Он сказал: «Конечно, любимая», подозвал извозчика и дал ей посидеть молча, положив голову на его плечо. Он держал ее руку в своей и молчал, чтобы не беспокоить ее.
Он ссадил ее у дома ее родителей. Она подождала на темной лестничной площадке и услышала, как извозчик отъехал; она подождала еще десять минут; она стояла в темноте, прислонившись к холодному окну. Там, за окном, торчали вентиляционная шахта и голая кирпичная стена с одним окном; в этом окне желтое пламя свечи конвульсивно вздрагивало и огромная тень женской руки то поднималась, то опускалась, монотонно и бессмысленно.
Спустя десять минут Кира спустилась по ступенькам и быстрым шагом пошла к трамвайной остановке.
Проходя через комнату Мариши, она услышала незнакомый голос, доносящийся из ее собственной комнаты. Это был медленный, глубокий, растягивающий слова голос, который методично и щепетильно делал паузу на букве «о», а затем снова катился дальше, словно на хорошо смазанных шарнирах. Она резко открыла дверь.
Первой, кого она увидела, была Антонина Павловна в парчовом тюрбане, которая с любопытством вытянула свой подбородок вперед. Потом она увидела Аео; затем она увидела человека с тягучим голосом — и ее глаза вдруг застыли. Он тяжело приподнялся, одарив ее пронзительным, оценивающе-подозрительным взглядом.
— А, Кира, я уж думал, что ты проведешь всю ночь с экскурсионными гидами. А ты говорила, что вернешься быстро, — резко поприветствовал ее Лео, а Антонина Павловна протянула:
— Добрый вечер, Кира Александровна.
— Извини, я ушла оттуда сразу, как только смогла, — ответила Кира, ее глаза неподвижно смотрели на лицо незнакомца.
— Кира, позволь представить. Карп Карпович Морозов, а это
— Кира Александровна Аргунова.
Она не замечала того, что большая рука Карпа Карповича пожимает ее руку. Она смотрела на его лицо. На его лице были большие веснушки, светлые узкие глаза, тяжелый красный рот и коротенький нос с широкими, отвесными ноздрями. Она уже видела это лицо дважды до этого; она вспомнила мешочника на Николаевском вокзале, торговца продуктами с рынка.
Она стояла, не снимая пальто, не говоря ни слова, ледяная от чувства необъяснимого жуткого страха.
— В чем дело, Кира? — спросил Лео.
— Лео, разве мы до этого не встречали гражданина Морозова?
— Не думаю.
— Не имел удовольствия, Кира Александровна, — протянул Морозов, его глаза сразу стали резкими, в то же время оставаясь наивными и благодушно-дружелюбными.
В то время, как Кира медленно снимала пальто, он повернулся к Лео:
— Да, так вот о магазине, Лев Сергеевич, он будет неподалеку от Кузнецкого рынка. Отличное место. Я там присмотрел пустой магазинчик — как раз то, что нам нужно. Одно окно, узкая комната
— не нужно платить огромные деньги за метраж, и я сунул пару червонцев управдому, и он позволит нам бесплатно пользоваться хорошим, большим подвалом — то, что нам нужно. Я могу сводить вас туда завтра, вам очень там понравится.
Пальто Киры упало на пол. На столе стояла лампа, и в ее свете она видела, как лицо Морозова наклоняется к лицу Лео, его тяжелые губы приглушали слова до лукавого, хитрого шепота. Она посмотрела на Лео. Он не глядел на нее; его глаза были холодными, слегка расширенными от непонятного ей рвения. Она стояла в полумраке, вне круга света, который отбрасывала лампа. Морозов не обращал на нее внимания. Антонина Павловна бросила медленный, лишенный всякого выражения взгляд на нее и повернулась к столу, стряхивая щелчком ногтя пепел со своей сигареты.
— Что за управдом? — спросил Лео.
— Лучше не бывает, — ухмыльнулся Морозов. — Дружелюбный парень, веселый и… практичный. Несколько червонцев, немного водки время от времени и, в общем, при правильном подходе он обойдется нам недорого. Я сказал ему, чтобы он очистил эту лавку для вас. И мы закажем новую вывеску — «Лев Коваленский. Продовольственные товары».
— О чем вы говорите? — Кира швырнула эти слова в Морозова с такой яростью, словно дала ему пощечину. Она стояла над ним, свет лампы отбрасывал какие-то ломаные тени на ее лицо. Морозов отпрянул отнеси немного испуганно прижался к столу.
— Мы обсуждаем маленькое дельце, Кира Александровна, — объяснил он мягким, примирительным тоном.
— Я ведь обещала вам, что Коко сделает много для Лео, — улыбнулась Антонина Павловна.
— Кира, я объясню это позже, — медленно сказал Лео. Эти слова были приказом.
Она молча придвинула стул к столу и села лицом к Морозову, подавшись вперед. Морозов продолжал, стараясь не смотреть в ее глаза, которые, казалось, запоминали каждое слово:
— Вы ведь понимаете преимущество именно такого варианта, Лев Сергеевич. Конечно, частным торговцем нелегко быть в наше время. Учитывая плату за квартиру, например. Одно это уже может проглотить все доходы. Ну а, скажем, вы — единственный владелец — и что? Квартплата не будет слишком большой, так как вам надо оплачивать всего лишь одну комнату. А возьмем теперь меня, например. У нас с Тоней три больших комнаты, и если на мне поставят тавро частного торговца — Боже Всемогущий! — плата за них просто разорит все наше предприятие.