Отцеубийца, стр. 77

ЭПИЛОГ

Среди ночи приснился страшный сон. Какие-то люди-тени толпились вокруг и нашептывали что-то страшное и непонятное, а потом охватили плотным кольцом и завыли протяжно и жутко.

И все тянулись тонкие, бестелесные руки, и будто молили о чем-то.

А потом вдруг пришел отец. Не тот чужой человек, которого помнила она в последние дни его жизни. Предстал он перед ней здоровым и сильным, без тени хмельной в ясных глазах.

– Здравствуй, доченька, – сказал и улыбнулся широко.

– Я скучала по тебе, – ответила она.

– И всю жизнь скучать будешь... – грустно покачал отец головой.

– Ты ведь умер! – опомнилась она. – Я помню! Тебя привезли из темного леса, и одежды твои были в крови! Я помню!

– Не горюй, доченька! Вина горькая искупляется лишь смертью... – ответил отец.

– В чем же вина твоя? – спросила она.

– Про то мне говорить недосуг... Помни только, что всякий грех наказан будет, но с тебя вдвойне спросится!

– Отчего?

– Оттого, что всю жизнь, сколько б ты ни прожила, и всюду, где бы ты ни была, станет хранить тебя перстень. Хранить и карать. И коли оступишься, ты сможешь сокрыть свой грех от людей, но не от той силы вечной и могущественной, что запрятана в перстень! Храни его. Это твой оберег и твой крест. И тяжек путь...

Дарья хотела еще спросить что-то, но отца уж не было, и лишь люди-тени вновь приближались и выли зло и истошно, и тянули руки. Так страшно вдруг стало Дарье, такой ужас переполнил ее юную душу, что с криком проснулась она. И не поняла сначала, что проснулась.

Палата озарена была неясным алым светом, и в его мерцании все вокруг – и стены, и потолок, и пол – казались залитыми кровью. Дарья поднялась с постели и, шлепая босыми ногами, прошла в дальний угол, откуда и разливался свет. Каково же было ее удивление, когда увидела Дарья, что светится старый перстень, поминальный подарок покойного батюшки. Давешний сон вспомнился с небывалой точностью, и зарыдала Дарья от навалившейся невесть откуда безысходной тоски. Достав перстень, надела на тонкий девичий пальчик, и потемневшее серебро пришлось ей впору.

Так и стояла посреди темной палаты с залитым слезами лицом, с горящим перстнем на белом тонком пальце, принимая на себя грехи неисчислимых пращуров... А над крышей дома раскалывала темное ночное небо неумолимая, страшная в своей неотвратимой ярости осенняя гроза.