Ориноко, стр. 15
Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда склонен оставлять безнаказанными.
— Обиды? — сказал он с деланным удивлением. — В этом нет ничего обидного.
— А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка?
— Верно, ловушка, — плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы сложились в какое-то подобие улыбки, — но не вероломная. Это была просто проверка твоих сил!
— Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину-табу, — стал укорять я его.
— Ты удивлен? — Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его смотрели холодно и настороженно.
— Да, удивлен: разве я не гость ваш?
— Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты, говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее испытанию.
— Для этого вы сунули мне яд?
— Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх.
— В этом ты ошибаешься, Конесо!
— Разве ты не бежал из хижины-табу?
— Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить!
— О-ей! — На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая глумливость.
— Я чту ваши обычаи и обряды! — продолжал я многозначительно. — Я не хочу осквернять жилища мертвого! И это все!
Однако сомнение в его глазах не угасло, и он в упор бесцеремонным взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы.
— Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя…
— Это выдумки.
— А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда?
— Глупости! — не на шутку вскипел я. — Я такой же смертный, как и всякий другой…
Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда и, как видно, не очень-то мне верил. Голова его как-то недоверчиво склонилась и странно подергивалась.
— Не станешь же ты отрицать, что у тебя есть нечто, чего нет в других?
— Не стану! — живо откликнулся я.
— А, вот видишь!
Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл:
— Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто — мой большой опыт! Я повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня — и у этих последних я больше всего научился. Научился, слышишь? В этом и кроется вся моя тайна…
Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от реки к своему шалашу с большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом.
— Ты здесь? — спросил он удивленно.
— Здесь! — коротко ответила она и пошла дальше, не обращая на нас внимания.
— Стой! Ласана! — окликнул он. — Я что-то тебе скажу! Твое место не здесь!
— А где? — обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг.
— Твое место в моем доме! — объявил он. — Ступай туда сейчас же! Не медли!
Ласана окинула его не слишком приветливым взглядом, но и страха своего скрыть полностью не смогла.
— Что это пришло тебе в голову? — фыркнула она.
— Не спорь, женщина! Покорись и ступай!
— Не пойду! — отказалась она твердо. — Я принадлежу к роду Белого Ягуара, и здесь мое место, да, здесь!
— Нет, пойдешь! — крикнул Конесо резко. — Марш! Живо!
Сопротивление Ласаны разъярило его. Как видно, эта женщина пришлась ему по вкусу, и он вовсю точил на нее зубы.
— Погоди, Конесо! — вмешался я миролюбиво и придержал его за руку. — Давай поговорим спокойно, по-человечески! У араваков женщины имеют свои права и не являются рабынями мужчин, так мне говорили!
— Ну и что? Что из этого? — вскинулся вождь.
— Значит, она вправе поступить как ей нравится!
— Не совсем! Она еще молода, мужа потеряла, у нее ребенок, значит, она нуждается в защите. Племя возьмет ее под защиту…
— У нее уже есть защитник! — возразил я.
— Кто?
— Я.
Конесо вызывающе прищурил глаза.
— Ты хочешь сказать — она твоя жена? А я знаю, что это не так!
— Да, не так, но я взял ее под свою защиту, а это почти то же самое.
— Разве она хотела твоей защиты?
— Хотела! — Ласана проговорила это громко и так тряхнула при этом головой, что ее черные волосы рассыпались по плечам. — И дальше хочу!
Мы были не одни. Помимо Арнака, эту сцену наблюдало с десяток индейцев из нашей группы и несколько других местных араваков. Последних особенно возмутили наглые притязания Конесо. Вождь заметил это, сбавил тон и предпочел отступить.
— Ладно, но мы еще встретимся! — пробурчал он себе под нос и хотел уйти.
— Постой, Конесо! — остановил я его. — Этот вопрос ясен. Ласана останется со мной, но сказанное тобой неясно и непонятно!
— О чем ты говоришь?
— Ты строить нам разные козни, а ты ведь привял наши подарки, и шпагу, и другие… Разве этого мало?
— А может, и мало! — засмеялся он вызывающе.
— Одного не понимаю, — продолжал я. — Где-то там, на юге, грозные акавои готовятся, судя по всему, идти против вас сюда, на Ориноко, войной, а вы, вместо того чтобы собрать все свои силы и дух, подрываете их, как безумные слепцы, сеете в племени скандалы и раздоры, навлекаете на себя бурю, а на всех нас — несчастья…
— Кто сеет?! — воскликнул Конесо, будто услышав веселую шутку. — Мы сеем?! Мы навлекаем несчастья? Мы порождаем раздоры?
— А кто же?
— Это вы! Пока вас здесь не было, никто не нарушал у нас мира. Кто лишил племя покоя? Вы своим приходом! Это вы во всем виноваты!
Так, перевернув все с ног на голову и всячески нас понося, Конесо удалился, еще более обострив обстановку. Кое-какие горячие головы из числа моих друзей стали было предлагать даже покинуть Сериму и основать свое селение на берегу Итамаки на несколько миль выше негостеприимной деревни, но большинство, и в том числе Манаури, этому воспротивились, веря, что недоброжелательность старейшин постепенно рассеется и все само собой образуется.
ДИКОВИНЫ ДЖУНГЛЕЙ
Все последующие дни мы проводили в праздности. Еды у нас было в изобилии, поскольку жители Серимы, за два года неплохо обосновавшиеся, щедро делились с нами своими запасами и даже разрешили собирать на их полях созревший урожай. Основу нашей пищи составляли клубни растения, называемого индейцами маниокой, из которых сначала надо было выжимать несъедобный сок, а затем уж варить и есть. Прекрасно разнообразили наш стол всевозможные фрукты, как выращиваемые вблизи жилища, так и дикорастущие, но прежде всего, конечно, рыба, кишмя кишевшая в реке и чуть ли не в каждой луже. Кроме того, не было у нас недостатка, естественно, п в разного рода лесной дичи, начиная от диких кабанов и кончая гусеницами, гнездившимися в трухлявых пнях.
Спустя несколько дней люди нашей группы втянулись в ритм жизни индейской деревни. Праздность была им несвойственна. Одни отыскивали в джунглях участки, пригодные для корчевки и распашки под поля, другие отправлялись на реку ловить рыбу, используя при этом либо удочки, либо верши, либо стрелы и луки, а то даже перегораживая течение и применяя яды. Третьи шли в лес за фруктами или на охоту. К этим последним присоединялся и я, безмерно довольный, что оказался наконец в своей стихии.
Шхуну мы подвели к самому поселку и поставили на якорь, у берега прямо против моей хижины. Важно было иметь ее всегда под рукой и на виду, поскольку в трюмах судна мы хранили все наши запасы и трофеи, добытые у испанцев.
Опасность, грозившая нам со стороны акавоев, не давала мне возможности почивать на лаврах, и я часто проводил занятия по стрельбе из ружей. Подопечные мои занимались охотно, радуя мое сердце успехами, и, когда обрели необходимую сноровку, я разрешил им брать ружья на охоту. В лесу индейцы лучше управлялись с луками и стрелами, чем с огнестрельным оружием, но, несмотря на это, охотно брали и ружья, с гордостью перекидывая их через плечо. Они считали, что это придает им больше воинственности и солидности.