Странствия Лагардера, стр. 53

Кокардас вдруг почувствовал, что сидит на чьих-то широ­ких плечах; потом его перевернули и так, вверх ногами, взвали­ли на спину.

– Подлые приемчики, дьявол вас раздери! – прорычал гасконец.

Он бы еще много чего добавил, если бы ему дали, – но ему мигом заткнули рот, связали по рукам и ногам и потащили в тюрьму.

Однако Паспуаль ускользнул от жандармов – и Шаверни решил немедленно разыскать его. По горячему следу маленький маркиз рассчитывал уже назавтра добраться до Лагардера. Разве могло юноше прийти в голову, что «булеро», читавший проповедь на Пласа Майор и словно призрак исчезнувший при появлении полицейских, – это и был сам Лагардер?

До позднего вечера всматривался Шаверни в лица всех мо­нахов на мадридских улицах (а встречал он их там немало). Все они были краснорожие, пузатые и воды не пили.

Несколько раз маркиз проходил совсем близко от норманд­ца – да тот уж был не монахом!

VI. КОКАРДАС НА ЭШАФОТЕ

Два дня спустя Мадрид проснулся от погребального звона колоколов.

Скоро на площади Севада яблоку было негде упасть. Лишь один угол площади, оцепленный солдатами, оставался свобод­ным; здесь стояла виселица.

На эшафот поднялся палач – проверить, все ли в порядке. Он просунул руки в петлю, чтобы убедиться, что узел легко затягивается. Потом палач сильно дернул за веревку и повис на ней всем телом, демонстрируя зрителям, что веревка крепкая и что осужденного отправят на тот свет как положено, без вся­ких недоразумений.

Если бы кто-нибудь увидел, как палач при этом посмеивается, то с полным основанием заподозрил бы, что недоразуме­ния все-таки будут. Но лицо палача скрывал черный капюшон с узенькими прорезями для глаз. Черной была и бархатная одежда – только широкий красный пояс кровавой полосой вы­делялся на этом траурном фоне.

То был не постоянный мадридский палач – отвратитель­ный толстый урод. Тот никогда не закрывал лица: он так ко­сил, что ничего не мог рассмотреть сквозь прорези маски. Его взгляда осужденные боялись больше, чем самой петли.

– Отчего же его нет? – удивилась одна женщина.

– Ему только простых воров вешать, – ответил кто-то. – А этот, видно, персона важная, вот для него и выписали палача из Кадиса. Тот здорово умеет вздернуть человека!

– Santa Virgen! [64] – воскликнула разом стайка кумушек. – Кадисский палач! Небось не упустит беднягу.

– Да уж наверное!

Минуту спустя вся площадь уже знала, что казнь будет вершить не кто иной, как знаменитый кадисский палач, а сам осужденный – по меньшей мере испанский гранд.

От болтовни рты то и дело пересыхали, так что множе­ство аквадоров, шнырявших по площади, в изобилии собирали деньги и сплетни. Деньги они клали к себе в карман, а сплетни поспешно передавали товарищу, все время стоявше­му в сторонке.

Так маленький маркиз узнал, что Кокардаса принимают за высокопоставленную особу. Даже в самых печальных обстоя­тельствах Шаверни не терял чувства юмора. Сейчас он поглядел на виселицу, силуэт которой мрачно чернел на фоне утреннего неба, и прошептал про себя:

– Бедный Кокардас! Сейчас его и вправду поставят очень высоко.

Мастерство же и репутация палача, будь он кадисский, валенсийский или мурсийский, маленького маркиза нисколько не волновали.

Но не все смотрели на вещи так же. Замена одного из главных действующих лиц предстоящего спектакля породила у многих самые фантастические предположения. Женщин на площади было достаточно, их языки работали, не переставая… И чего только каждая не напридумывала!

– Все вы мелете чушь, – вдруг громогласно заявил ка­кой-то оборванный нищий на костылях. – Знаете, почему сегодня нет мадридского палача? Нынче ночью он отправил­ся в ад – следом за всеми, кому многие годы помогал по­пасть туда!

Люди тут же окружили его, расталкивая друг друга локтя­ми, чтобы занять местечко получше. Нищие обычно знают много – куда больше, чем кто-либо.

Наш оборванец подмигивал так лукаво, что всем было ясно: он готов высыпать из своей сумы целую кучу новостей.

В первый ряд слушателей протолкался один аквадор и спросил:

– Тебе что-нибудь известно?

– Известно – и немало. Вот ты, сударь мой, торгуешь водой, а сам зачерпнул ее в Мансанарес и ничего не заплатил. Так и нищий бродяга может продать вести, которые собрал по дороге. Дайте мне каждый по монетке, любезные друзья, и я все вам расскажу.

Вокруг нищего столпились не только простолюдины: были здесь и богатые молодые люди, и даже знатные дамы. Песеты так и посыпались в подставленную ладонь оборванца; спрятав полную горсть монет к себе за пазуху, он тут же вновь высо­вывал руку из-под заплатанного плаща.

Так продолжалось минут пять, – а похоронный звон меж тем не умолкал.

Самая любопытная и нетерпеливая сеньорита похлопала бед­няка веером по плечу.

– Говори все скорей, – улыбнулась она, показывая див­ные белые зубки. – Говори скорей, и я разрешу тебе меня по­целовать.

Все кругом засмеялись, а глаза нищего загорелись несказан­ной радостью и немыслимым вожделением. Он тут же потянул­ся губами к девушке. Та отпрянула:

– Потом, потом!

– Потом, сеньорита, вы убежите и посмеетесь надо мной…

– Что же, – сказала она, – ты мне не доверяешь? Так на тебе!

Соблазнительная, грациозная, она очень мило подставила щечку, а Паспуаль – ведь это был не кто иной, как нежный, любвеобильный брат Паспуаль, – прижал руки к груди, обла­скал взглядом ушко, трепещущие ноздри, вырез корсета – и вдруг жадно впился в ее губы, как человек, давно забывший сладость поцелуя и теперь лишь на миг получивший возмож­ность вспомнить ее…

– Ну, теперь говори! – хором воскликнули собравшиеся.

– Ладно, любезные друзья. Я расскажу новость вам всем, хотя только одна сеньорита явила мне такую милость… Палач убит. Его жена нынче утром обнаружила рядом с собой полуостывшее тело. Кто-то поразил его кинжалом в самое сердце.

– Но кто же? Кто его убил?

– Вот уж вопрос так вопрос! Откуда мне знать? Никто, кроме полицейских, не заходил к нему днем, никто никогда не заглядывал ночью… Должно быть, сам дьявол решил наконец утащить его в преисподнюю… или Господь Бог помешал палачу казнить невиновного.

Стало слышно, как в карманах щелкают четки.

– Так осужденный невиновен? – спросил кто-то.

– Сам-то я точно не знаю, но слыхал, что он чист перед, Богом и людьми. А если это и вправду так – Пресвятая Бо­городица и святой Винсент обязательно спасут его в последний момент!

– А ты с ним знаком?

– Я-то? Да нет. А если вы хотите разузнать все попод­робнее – вон там стоит одна цыганочка. Она с ним, кажется, водила дружбу. Только что она говорила, что он не испанец.

Нищий указал рукой туда, где якобы стояла цыганка, – и все бросились в ту сторону, сгорая от любопытства.

Оборванец же просто хотел избавиться от слушателей. Они узнали от него, что осужденный невиновен, и эта весть через несколько минут облетит всю площадь. Пока Паспуалю ничего больше не требовалось.

Там, куда наш храбрец направил любопытных, Марикиты давно не было, и он прекрасно это знал. Растолкав плотную толпу, он поспешил встретиться с маленькой цыганкой у самого эшафота. Марикита уже ждала его. Они заговорщицки пере­глянулись.

– Все хорошо, – шепнул Паспуаль на ухо девушке.

Затем он обменялся взглядами с еще одним человеком, сто­явшим неподалеку. Этим человеком был сам палач! Потом Паспуаль тихонько отошел в сторонку. Теперь у него было время подумать о поцелуе, который – даже без всяких просьб – подарила ему одна из первых красавиц Мадрида.

«Вот ведь, – размышлял нормандец, – куда заводит женщин их безумное любопытство! Одно слово – Евины до­чери. И своим счастьем я обязан тебе, мой благородный друг, – тебе, которого сейчас вздернут на виду у всей этой толпы… Если ты, старина Кокардас, выпутаешься из этой пе­ределки – какой славной бутылкой отблагодарю я тебя за ми­нутное блаженство, которое ты невольно подарил мне!»