Королевские бастарды, стр. 48

«А малышка крепко держится за своего однорукого, – думала она. – Прехорошенькая, однако, плутовочка! И с перчиком! Эх, будь я лет на пятнадцать помоложе, а может, и на двадцать пять!.. Да что там! Несмотря на мои годы, мы бы спели „ри-ки-ки“ как положено, но тут приходится столько шевелить мозгами… А молодой господин холоден, как шампанское в ведерке со льдом. Сидит, словно спеленутый, и живого в нем только и есть, что его поддельная рука. Красивый, однако, мальчик! Забавно смотреть, как Анжела выставляет его вперед, прикрывая своего Альберта. Но с ней у нас особые счеты, и я хочу поглядеть, как она будет рыдать! Как будет плакать кровавыми слезами, да, да, обязательно кровавыми…»

Госпожа Жафрэ сластолюбиво облизала губы языком и прибавила:

– Странная штука – темперамент! Похоже, ты все еще неравнодушен к этой дамочке, маркиз!

Облачко грусти набежало на морщинистое лицо старухи. Она шагнула к одному из больших зеркал и принялась рассматривать себя с головы до ног с выражением и комичным, и в то же время жутким.

– Тебя обошли, маркиз, обошли! Маркиз Анж де Тюпинье де Боже, любивший сто тысяч плутовочек, но возжелавший еще и красотку-племянницу, свою крестницу, Венеру, родившуюся из пены, черт подери! А Анжела, которую ты сделал герцогиней, над тобой посмеялась. Ради нее ты и совершил первое убийство в своей жизни, маркиз! Нет, она тебе этого не поручала, но дьявол уже завладел твоей душой, уже вошел тебе в плоть и кровь. А ведь куда лучше было бы убрать другого… проклятого доктора Ленуара! Все нити клубка, который тебе нужно распутать, тянутся к нему, маркиз! Но терпение, доберемся мы и до доктора! Анжела тебя терпеть не могла, маркиз. Ты был слишком стар, и на голове у тебя – ни единого волоса. Они таких не любят, черт их подери! Дались им эти волосатые!

Госпожа Жафрэ послала своему отражению воздушный поцелуй.

– Шутник! – сказала она разнеженно. – Вьешься, как муха возле меда, да и жалишь потихоньку. Без кинжала ты был бы прямо херувим, вроде благородного Энея или доктора Ленуара, но увы! – дамы не любят херувимов! Женщинам подавай темперамент! А уж темперамента у тебя хоть отбавляй! И кроме любви к прекрасному полу – ни одного порока. Ни малейшего пристрастия ни к выпивке, ни к картам. Так, пропустишь изредка глоток спиртного, чтобы подстегнуть воображение, или выкуришь трубочку… Ты проживешь и на тысячу двести франков жалованья, маркиз, моя кошечка!

Мигающий взгляд за стеклами очков светился безграничной и всепоглощающей любовью к себе. С нескрываемым удовольствием, если не сказать – со сладострастным наслаждением, милая старушка продолжала восхвалять собственную персону:

– Если когда-нибудь напишут твою биографию, мое сокровище, она увлечет всех, от швеи до принцессы. Сколько ролей ты сыграл, спасая свою голову! Да, ей недостает приятности, черт, но зато она так прочно сидит на плечах! Ты был тетушкой Майотт, королевой беглецов из Сен-Лазара, был церковным сторожем, кучером, директором ассоциации, строителем, потом – камнерезом, продавцом лимонада, членом благотворительного комитета. Чего ты только ни делал! Занимался банковскими операциями, игрой на бирже, ярмарочными фокусами, свадьбами, образованием юношества, гимнастикой… Единственное, чего ты не делал, – так это глупостей! Нет, и глупости делал. Взять хотя бы брак Анжелы с герцогом, принцем де Сузеем… Славный был человек, бедняга! Потом – сломанная рука Клемана… Я счел его сынком Абеля Ленуара и хотел сыграть с Анжелой шуточку. По временам мне казалось, что за все это мне сильно нагорит! Ах, Анжела, Анжела, стоило мне начать помогать или вредить ей, как мне тут же давали по рукам, но это сильнее меня, и я вынужден все время ею заниматься. Похоже, она – моя судьба.

Продолжая говорить – ибо Адель Жафрэ размышляла вслух, то посмеиваясь над своими воспоминаниями, то мрачнея – она отошла от зеркала и направилась к дверям кабинета. Войдя туда, милая старушка принялась расстегивать свое нарядное шелковое платье, несколько, правда, помятое после пребывания в вольере.

– Мы и без горничной обходимся, – бормотала она, раздеваясь.

И действительно, госпожа Жафрэ быстро и ловко управилась с платьем. Под платьем у нее оказалась короткая юбочка, а под ней – мужские брюки, закатанные до колен. В следующий миг Адель избавилась и от седых волос, уложенных в прическу, приличествующую пожилой даме и увенчанную очаровательным чепцом, украшенным цветами.

Мы вновь вспомним здесь все те же два эпитета – комичный и жуткий. Пожалуй, их стоило бы даже употребить в превосходной степени. Вид совершенно лысого шишковатого черепа, женского белья и торчавших из-под него худых мужских ног одновременно и смешил, и пугал.

Адель погладила свои тощие коленки, потом по-петушиному выпятила грудь.

– Кавалер Фоблас, – воскликнула она, – французский Дон-Жуан! Современный Ришелье, который находит время, чтобы соблазнять плутовку Лиретту, проворачивая сотни разных дел… руководя огромным предприятием в интересах крупного сообщества!

Госпожа Жафрэ расхохоталась и подошла к письменному столу, чтобы взять короткую темную трубку. Она была обкурена даже лучше, чем трубка господина Ноэля, известного также под именем господин Пиклюс. Вскоре трубочка была искусно набита табаком, примятым большим пальцем, и задымила.

Упала на пол и юбочка, и об Адели Жафрэ стало возможным говорить только в прошедшем времени. Из белоснежного кокона вылетела кошмарная бабочка, Кадэ-Любимчик во всем своем устрашающем уродстве.

Он натянул сапоги, надел длинный сюртук с узким кожаным внутренним карманом, куда хозяин сунул блестящий нож. Сияние черепа прикрыла мягкая шляпа. Маркиз прихватил трость, покрутил ею над головой и вернулся к зеркалу; встав перед ним и уперев руки в бока, маркиз заговорил, будто актер, выступающий перед публикой.

– Кадэ-Любимчик в роли Фра-Дьяволо! Слабость прекрасного пола, он запросто преодолевает трудности и держит всех в своих руках! Он обскакал полковника!

И, послав себе на прощание еще один воздушный поцелуй, маркиз с победоносным видом вышел через дверь, которая выпустила до этого господина Ноэля.

V

ИНТРИГИ ЭШАЛОТА

Эжен Сю проделал однажды рискованнейшее путешествие по подземельям Парижа. Полагаю, большинство читателей решило, что он преувеличил глубину этих жутких бездн, как преувеличивал фантаст Жюль Берн, когда вел нас лесом из гигантских грибов к центру Земли или странствовал без зонтика по морскому дну.

Так вот, те, кто считает описание парижских катакомб плодом писательского вымысла, ошибаются. Даже воображения Эжена Сю, как бы он ни растягивал и не удлинял его, не хватило бы на то, чтобы достичь самого дна нашей цивилизации или нашего варварства.

Ясно и достоверно только одно – и тут оказывается прав в своих фантазиях даже Жюль Берн: когда открываешь колодец, ведущий в подземелья Парижа и спускаешься туда с фонарем в руке, невольный страх тут же отступает перед уродливо-комическим зрелищем: здесь не увидеть дубов, отбрасывающих грозно шевелящиеся тени, пейзаж представлен здесь грибами.

И нет конца неожиданным открытиям, которые на каждом шагу делает странник, очутившийся в этих фантастических потемках, где копошатся люди, не принадлежащие ни к какому классу, громоздятся предметы, давно вычеркнутые из жизни. Но обитатели парижских катакомб – вовсе не народ и даже не часть народа; это совершенно особые существа, гомункулусы – под стать тому, что вышел однажды ночью из реторты доктора Фауста. Разница только в том, что доктор Фауст не француз, а химики, создавшие здешних гомункулусов, трудятся зачастую в дешевых балаганах. Детища сих театральных творцов окарикатуривают и наш героизм, и нашу низость, копошась в сточных канавах. Эти существа пополняют отряды ярмарочных шарлатанов, еще куда более невежественных и суеверных, чем толпы окружающих их зрителей.

Наши предместья уже посмеиваются над мелодрамой, но на ярмарках она все еще пользуется спросом, и среди всеобщей искушенности братство бродячих комедиантов живет иллюзиями, траченными молью, жаждет тайн, ищет сокровища…