Королевские бастарды, стр. 3

Как только господин Моран переступил порог этой гостиной, живо напомнившей о давних временах, лицо его стало благоговейным. Очутившись в комнате, он медленно перекрестился – словно стоял под сводами храма.

– Ну что, плутовка, нравится тебе здесь? – спросил Моран Тильду.

Девочка смотрела вокруг широко раскрытыми главами – удивленными, но отнюдь не восторженными. Мысленно она одобрила лишь блестящее дерево кровати и столик. А на пирожные малышка даже не взглянула.

Господин Моран подхватил дочь на руки и усадил в необъятное кресло, где она исчезла, будто крошечный жаворонок, которых, бывало, подавали на пиршественный стол на серебряных блюдах размером с рыцарский щит; таковы были вкусы наших пращуров. Господин Моран пододвинул кресло к столику, подсластил вино в стакане и предложил девочке пирожные.

– Перекуси, если проголодалась, пока я займусь делом, – проговорил он.

И засучив рукава, Моран и впрямь принялся за работу.

Перво-наперво он подбросил в камин дров, и огонь ярко и весело вспыхнул. Затем Моран взялся за веник и тщательно подмел паркет, а потом вытер пыль с мебели. Лоб его блестел от нота, но Моран этого не замечал; он трудился и тихонько бормотал себе под нос:

– Приятно полюбоваться гербом де Клар! Откуда малышке знать, что такое золотое солнце на лазоревом поле? Однако она здесь у себя дома, с портретов на нее взирают ее предки. А мне вот стыдно смотреть на них… Ведь потомки королей нынче недорого стоят!..

Мужчина горько рассмеялся и принялся застилать кровать, подняв тяжелый матрас с легкостью, свидетельствовавшей о недюжинной силе, которую никак нельзя было заподозрить в этом худом изможденном теле.

– Фиц-Рой, Фиц-Рой, – бормотал он прерывающимся от волнения голосом, – это же значит «сын короля»! Вот какая у нас с Тильдой фамилия. Чего ж ей, спрашивается, бояться в доме своих предков? А я даже места привратника, чтобы заработать ей на хлеб, не мог найти. «Сын короля»! Фиц-Рой! А когда-то мы были богаты, были могущественны!

Моран зажег свечи в шандалах и в люстре, и в гостиной, словно выйдя из нарядных рам, заулыбались великолепные сеньоры, опирающиеся на шпаги, и прекрасные дамы – одни с розами, другие – с веерами в руках. Все ожило, как только комнату залил золотистый вечерний свет; засверкала парча обивки, а ясное солнце на гербе, повторявшееся на стенах и стульях, казалось, весело встряхнуло яркой гривой своих лучей. Завел Моран и великолепные стенные часы; стрелки он поставил, сверившись со своей бедной серебряной луковицей: ровно восемь.

Покончив с уборкой, господин Моран стряхнул пыль с одежды и, обведя взглядом гостиную, воскликнул:

– Все как в прежние времена! Можете приезжать, господин герцог!

Только теперь этот человек вспомнил о девочке и, увидев, что она так и не притронулась ни к подслащенному вину, ни к пирожным, рассердился и довольно грубо сказал:

– Почему же ты ничего не съела, дурочка?!

На глаза испуганной Тильды навернулись слезы.

– Холод здесь до костей пробирает, – пожаловалась она, – пойдем быстрее домой, у нас на чердаке так уютно…

Как раз в это самое время в караульном помещении на улице Культюр Эшалот вытащил опустевший рожок из «клювика» насытившегося Саладена. Стражам порядка, которые с любопытством окружили мужчину с младенцем, Эшалот добродушно говорил:

– Понятное дело, коли оставил я свой пакет на милость господ караульных, то должен был бы предупредить господина капрала. Не дай Бог, сел бы кто ненароком на моего мальца, а он ведь живой…

– Распищался, как мышь, безобразник! – прервал его капрал. – У нас что тут, приют?

Эшалот между тем старательно закалывал пакет булавками, от которых бумага уже вся была в крошечных дырочках.

– Отверстия – это чтобы дышал, – пояснил опекун Саладена. – И должен вам сказать, что малыш, которого вы сейчас видите перед собой, станет однажды маркизом или герцогом – такая уж у него судьба, и бумаги есть соответствующие, а хранятся они в тайнике, потому как большие беды выпали на долю несчастных предков этого карапуза. И есть злые люди, мечтающие о том, чтобы омрачить юные дни молодого господина; негодяи предлагали мне целое состояние, лишь бы я добавил три капли крысиного яда ему в молоко, но я скорее умру, чем…

Служивые – они все в душе романтики, вот и слушали Эшалота, затаив дыхание. Однако капрал строго спросил:

– А вы-то сами чем занимаетесь, любезный? Вид ваш не внушает большого доверия.

Эшалот, уложив аккуратно зашпиленный пакет в карман на животе, ответил:

– Я вскармливаю Саладена, вожу дружбу с господином Симилором, с которым мы – как Орест и Пилад [2], а кроме того, без малейшего урона для своей чести занимаюсь еще кое-какими секретными делами.

Знаменательные эти слова Эшалот произнес с самым скромным видом. Присутствующие переглянулись, а капрал, постучав пальцем по лбу, шепнул:

– Похоже, он говорит правду.

Все рассмеялись. Это очень обидело Эшалота. Простодушно-удивленное лицо его выразило живейшее негодование, и он уже собрался ответить с видом глубоко оскорбленного достоинства, но тут на улице послышался стук колес.

Эшалот со всех ног бросился к дверям.

– Меня призывает долг, – обернувшись, заявил он, – а на вас я зла не держу: вам не понять моих забот и тревог! Счастливо оставаться! Если я вдруг опять окажусь в здешних местах, непременно загляну поприветствовать вас от имени Саладена – очень ему пришелся по сердцу ваш уютный уголок.

Стоило Эшалоту выскочить на улицу, как господа караульные в один голос спросили:

– Что это за птица?

И капрал снисходительно проронил:

– Ясно только, что не государственный преступник!

Колесами стучала вместительная карета, запряженная четверкой лошадей. Она остановилась у особняка Фиц-Роев, и кучер крикнул:

– Отворяй ворота!

Эшалот к тому времени уже успел занять свой наблюдательный пост в аллее напротив дома.

Ворота медленно распахнулись. Экипаж въехал во двор, где его встретил господин Моран с фонарем в руке.

Лакей в темно-коричневой ливрее спрыгнул с запяток, двое других слуг в таких же ливреях выбрались из кареты и с немалым трудом извлекли из нее бледного как смерть и, видимо, больного человека.

Ему-то и поклонился с величайшим почтением Моран.

– Приветствую вас, господин герцог, добро пожаловать в ваш дом, – проговорил отец Тильды.

Больной ответил ему едва заметным кивком.

Моран присоединился к слугам; все вместе они водрузили матрас, на котором лежал герцог, на носилки и, подхватив их, стали подниматься по ступенькам крыльца.

Малышка Тильда фонарем освещала им путь.

II

ВХОДИТЕ, МАДАМ!

Кучер тем временем закрыл ворота.

Их створки захлопнулись, и из кустов вынырнул ошеломленный Эшалот. С минуту смотрел он на запертые ворота, не в силах опомниться от изумления, а затем воскликнул:

– Хорошо быть ловкачом, я всюду успел, все увидел, но что это значит – хоть убей, не понимаю! Есть в мире, друг мой Саладен, такие тайны, в которых и сам черт не разберется! Нам вот, к примеру, известно, что породили тебя на свет Амедей и Ида, которую я почтительнейше обожал до самой ее безвременной кончины! И что же? А то, что твой распрекрасный отец оказывается вдруг среди этих людей, и ты получаешь право на богатое наследство. В основе любой тайны лежат деньги, но если неумело ими воспользоваться, то найдешь не счастье, а погибель. Ну, бежим отчитываться. Увидишь, какая каша заварится сейчас в «Срезанном колосе»!..

И Эшалот, которого не страшила никакая грязь, пустился со всех ног к Королевской площади.

Пустынную улицу Культюр все поливали и поливали струи ледяного дождя. Тускло светились витрины маленьких магазинчиков; заглянув в любой из них сквозь стекло, можно было увидеть такую картину: за прилавком застыла барышня, нет ни одного покупателя, а за приоткрытой дверью, в жилой комнате стеснились вокруг едва тлеющего камелька остальные домочадцы.