Королевские бастарды, стр. 20
Хоть Ларсоннер и был в штатском, в этом человеке безошибочно угадывался тюремщик; точно так же мы легко определяем военных и священников, даже если они появляются в обычной одежде.
Ларсоннер, должно быть, выдержал не одно испытание, раз господин Бюэн столь безгранично доверял этому служаке.
Когда Ларсоннер протянул Ноэлю наручники, тот с самым любезным видом заявил:
– Прошу меня извинить, но нашему злоумышленнику хватит и половины этой игрушки: он имеет обыкновение размахивать лишь одной рукой.
Стражники и в камере, и в коридоре громко расхохотались. Один из охранников протянул Ноэлю ремень, и левая рука Клемана была крепко-накрепко прикручена к телу.
Пока узника связывали, Ларсоннер отошел в сторону. За все это время он даже толком не взглянул на заключенного. Единственное слово, с которым Ларсоннер обратился к Клеману, было приказом молчать.
– Господин Ноэль, пока мы будем оформлять в канцелярии все бумаги, приготовьте, пожалуйста, опись принадлежащих заключенному вещей, – распорядился Ларсоннер. – Луи и Буре заверят ваш протокол. Ну, идемте!
Узник окинул взглядом камеру, будто прощаясь со своим тюремным раем, и последовал за двумя стражниками. Ларсоннер замыкал эту маленькую процессию.
Когда Клеман заворачивал за угол коридора, ветерок, ворвавшийся в приоткрытую дверь, донес до узника голоса, кричавшие на улице о вынесенном Ле-Маншо приговоре.
Канцелярия располагалась сразу за кабинетом начальника тюрьмы. Ларсоннер приказал всем остановиться и заглянул к служащим тюремной администрации, чтобы перекинуться парой слов о главном событии дня. Чиновники вышли из канцелярии взглянуть на Ле-Маншо и единодушно решили, что никогда еще убийца не держался с таким достоинством и не был так явно похож на убийцу.
Прежде чем заключенного вывели из тюрьмы, служащие оформили целую кучу бумаг, поскольку отправка узника в такой поздний час была делом необычным. Конвоиры сочли, что в задержке виноват господин Бюэн, так как Ларсоннер вынужден был бежать к Жафрэ, чтобы переговорить с начальником тюрьмы, поскольку сам Ларсоннер не желал брать на себя ответственность за узника, которого надо было везти по городу в сгущавшихся сумерках.
Хотя какая могла быть опасность? Доставка преступника из одной тюрьмы в другую в надежной карете под конвоем жандармов не давала никаких поводов для беспокойства.
Удивляло другое: как мог позволить себе отсутствовать в такой момент господин Бюэн? Это было тем более странным, что господин Бюэн был добросовестнейшим человеком, весьма щепетильным во всем, что касалось исполнения служебного долга; к тому же начальник тюрьмы находился, как все знали, в том же квартале, почти на той же улице, словом, в двух шагах от своего кабинета.
Ларсоннер, вернувшись от начальника, не стеснялся в выражениях, а когда приятели стали утешать его, напоминая об исключительном доверии, которым он пользовался, Ларсоннер желчно отвечал: «Доверия, конечно, хоть отбавляй, да только шубы из него не сошьешь…»
Людям только дай позлословить, и тюремные чиновники тут – не исключение. Они мгновенно забыли о своем патроне и занялись уехавшим Ларсоннером: ходит, мол, в любимчиках у начальства, да еще и недоволен! Служащие говорили, пожимая плечами: «Ишь как его занесло! А будь тут сейчас господин Бюэн, спеси-то, небось, поубавилось бы!»
Эти славные люди и не подозревали, до чего же они правы!
…Только покончив с формальностями и расставшись с тюремным конвоем, Ларсоннер посмотрел на узника. Они направлялись по коридору к Птичьему двору, ворота которого выходили на улицу Паве.
Коридор был пуст.
Ларсоннер быстро шагнул к Клеману и резко дернул его за руку, крепко привязанную к телу. И тут же Клеман услышал:
– Рукой не двигайте, продолжайте идти.
Перед выходом во двор Ларсоннер пробормотал быстрой скороговоркой:
– Ныряйте под карету, когда продавец газет окажется перед лошадьми, не мешайте ему действовать… потом живо вылезайте с другой стороны. Если рядом появится жандарм, кольните его лошадь в бок ножичком, будто шпорой. Постарайтесь кричать, как все вокруг, и по дороге ничему не удивляйтесь, на протяжении всего вашего пути «будет день».
Они вышли на Птичий двор, и конечно же, будь вы на месте узника, слова Ларсоннера возбудили вы ваше любопытство… Тем временем уже полностью стемнело и наступила настоящая ночь.
С улицы во двор доносился обычный шум большого города. Громко кричали продавцы газет – точно так же, как вопили днем разносчики бульварных листков с противоположной стороны тюрьмы:
– Приговор Клеману Ле-Маншо! Банда Кадэ! Возрождение Черных Мантий!
VII
«БУДЕТ ЛИ ЗАВТРА ДЕНЬ?»
Старинный парадный двор особняка, принадлежавшего когда-то семейству Номпар де Комон, герцогов де ла Форс, которые состояли в родстве даже с королевским домом Франции через герцога де Лозюна, назывался теперь попросту: Птичий двор. «Карнавале», особняк, где жила госпожа де Севинье, высится в ста шагах отсюда, и госпожа де Севинье, что пересчитала удивленные возгласы милой маркизы по поводу замужества сестры короля, сама без малейшего удивления наблюдала за упадком древнего замка, который сперва превратили в тюрьму, а потом и вовсе его уничтожили.
Птичий двор был сейчас весь изрыт и завален кучами булыжников, которыми его собирались замостить, так что карета никак не могла въехать в него и, окруженная жандармами, ждала на улице.
Улица была неширокой, и карета стояла здесь уже довольно долго.
Человеку, который хоть немножко знает Париж, и говорить не надо, что уже одного этого обстоятельства вполне достаточно, чтобы собрать толпу зевак. А тут вдобавок продавцы газет, кричавшие: «Новости! Свежие новости!» – возбудили всеобщее любопытство, и не было сейчас на земле героя более прославленного, чего убийца Клеман Ле-Маншо, имя которого звучало, словно звонкая песнь фанфар.
Если бы крикливые торговцы прибавили к своему сообщению еще одно: «Вы можете бесплатно взглянуть на Клемана Ле-Маншо у главного входа в тюрьму де ла Форс!» – то улицу Паве мигом запрудила бы огромная толпа.
Но поскольку никто не удосужился сделать это важное объявление, вокруг кареты стояло только полторы-две сотни зевак. Два-три сержанта городской стражи отгоняли их подальше, но они, теснясь, подходили все ближе и ближе, пожирая глазами тюремные ворота.
В толпе то и дело слышались те нелепости, которые не устает порождать поэтическая душа Парижа, помогая доброй четверти населения города жить, словно во сне.
– Маркиза, настоящая маркиза, господин Мартен, приезжала повидать его! Прибыла, бесстыдница, в собственном экипаже!
– Уж не вам, госпожа Пиу, мне не верить, говорю же вам: начальнику тюрьмы платила пятьдесят франков в день за помещение с коврами – и это в тюрьме, где в нижних камерах чуть не Сена плещет!
– Обед ему стоил луидор, и еще вино отдельно.
– Всего два су! Последние номера! – предлагал удачливый торговец бульварными листками, в руках у которого осталось всего с полдюжины газет.
Но тут набежали менее удачливые продавцы с полными охапками свежих номеров, и вновь бойко пошла торговля.
– Начальник тюрьмы – должность очень выгодная. Вспомните, например, Бастилию.
– А вы что, не понимаете, почему этого Ле-Маншо перевозят в другое место? Да потому, что каждый вечер он командует отсюда всеми нашими политиками, и помогают ему сообщники, которые прячутся тут на пустыре. Каждый Божий вечер!
– Нет такого правила, чтобы перевозить преступников по ночам, госпожа Пиу, но в банду Черных Мантий входит от двадцати восьми до тридцати тысяч злодеев – и это в одной только нашей столице…
– Не надоело тебе, старик, байки рассказывать? – прервал говорившего какой-то юнец. – Черных Мантий и на свете-то нет!
– Дурак! Да Ле-Маншо один из них! Вот они и хотят, чтобы господин Клеман потихонечку сбежал в потемках!
– Вы так хорошо с ним знакомы?