Королевские бастарды, стр. 11

Вдруг маркиз остановился. Колени у него подогнулись, будто сзади по ним резко ударили палкой.

– Так-так-так! – прозвучал за его спиной тихенький надтреснутый голосок. – Да тут, оказывается, танцует мой дружок Любимчик!

Тюпинье даже не обернулся. Он и так отлично знал, кто с ним разговаривает.

В проеме второй двери, той самой, через которую вошли и Анжела, и маркиз, стояло, опершись рукой о косяк, престранное существо. Выглядело оно жутко древним, словно возраст его измерялся не годами и десятилетиями, а веками. Это была настоящая мумия с желтым морщинистым лицом, обтянутым пергаментной кожей, которую, казалось, вот-вот проткнут кости. Но кости ничего такого не протыкали, и мумия улыбалась добродушно и насмешливо, что, по-видимому, должно было свидетельствовать о ее милейшем характере.

– Входите и вы, милый доктор! Входите, Самюэль, – пригласила мумия своего спутника, который пока скрывался за дверью. – Кажется, герцог де Клар уже не нуждается в ваших заботах, но вы сможете засвидетельствовать смерть.

После этих слов к странному обществу в гостиной присоединился человек лет сорока с суровым и серьезным лицом.

– Ах, Любимчик, – продолжала мумия, – как же дурно ты себя повел! Да, очень, очень дурно! А ведь параграф 37 нашего устава гласит, что братья первой и второй ступени, пренебрегшие интересами сообщества, караются за такой проступок смертью! Поставь-ка шкатулку на ночной столик и позвони: все надо делать как положено.

Маркиз повиновался, не проронив ни слова. Он был просто уничтожен.

Не дожидаясь слуг, тело герцога де Клара уложили на кровать, головой на подушку. Потом развязали Анжелу. Та была без сознания.

– Здравствуй, Моран, как поживает твоя девочка? – осведомилась мумия, когда в гостиной появились кузен и слуги де Клара, прибежавшие с первого этажа. – Здравствуй, Тарденуа, здравствуй Жафрэ, его светлость тихо скончался на руках милейшего маркиза. Герцогиня упала в обморок. Они с герцогом были образцовыми супругами!

Моран подошел к покойному и поцеловал его в лоб. Тарденуа заплакал.

– Я свидетельствую, – торжественно произнес Моран, – что последним желанием моего несчастного кузена было поговорить перед кончиной с полковником Боццо.

– А я передал полковнику предсмертную просьбу моего господина, – всхлипнул Тарденуа.

Мумия отерла слезу.

– И теперь я исполню последнюю волю герцога де Клара, – продолжал Моран, – и вручу полковнику Боццо эту шкатулку… Возьмите ее, полковник.

Живой скелет, который и был полковником Боццо, принял ларчик и спрятал его под плащом.

– Друзья мои, – промолвил сей почтенный старец, – я сделаю все, как хотел усопший. Вы – свидетели: шкатулка всегда будет в распоряжении властей. Я не сомневаюсь, что в ней лежит завещание. Но пока есть и более неотложные дела – надо позвать священника. Я оставляю здесь доктора Самюэля, он поможет герцогине и подпишет нужную бумагу. Что ж, до скорого свидания. Мы с маркизом едем за кюре.

– Конечно, конечно, – сразу засуетился господин де Тюпинье и предложил мумии руку.

Через четверть часа достойнейший полковник Боццо-Корона, единственный человек, которому полностью доверял герцог де Клар, сидел в своей закрытой карете вместе с маркизом де Тюпинье.

– Что, Любимчик, – окликнул старик маркиза после продолжительного молчания, – задремал, дружок?

– И не думал, – ответил Тюпинье.

– А о чем же ты думал? – осведомился полковник.

– О смертном приговоре, который вы мне вынесли, Хозяин, – мрачно проговорил маркиз.

– У меня шкатулка, мы с тобой одни, я – слабее мухи, а ты – самый жестокий убийца, которого я только знаю, а знаю я многих, очень многих головорезов. Так почему бы тебе не придушить меня, Любимчик? – спросил старик.

Руки маркиза невольно сжались, словно смыкаясь на горле жертвы, но Тюпинье ответил:

– К чему? Разве можно сладить с дьяволом?

Сухонький старичок издал короткий смешок, помолчал и заговорил снова:

– А если я дарую тебе жизнь, ты станешь моим верным слугой, Любимчик?

– Больше чем слугой! – вскричал маркиз.

– Рабом? – внимательно взглянул на него полковник.

– Собакой, Хозяин, – пылко произнес Тюпинье.

– Это хорошо, Любимчик, – ласково улыбнулся старик. – Собака мне нужна, я тебя прощаю.

Часть первая

ПОБЕГ И БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ

I

ПОХОРОННЫЕ ДРОГИ БЕДНЯКА

В 1853 году строительные рабочие уже снесли все домишки вокруг тюрьмы де ла Форс, тоже обреченной на скорый слом. Пощадили один только старинный особняк на углу улицы Малер и Сент-Антуан; примыкавший к этому дому сад раскинулся недалеко от ворот храма Сен-Поль, а окна особняка смотрели на улицу Культюр-Сен-Катрин.

Здание это называли по-разному, иногда даже так, как и следовало бы: «Особняк Фиц-Роев», хотя чаще и охотнее именовали его «Птичьим домом».

После войны Париж мало изменился, но те, кому давно перевалило за двадцать, помнят пяток пыльных лет, когда сто тысяч каменщиков окутали все округа Парижа белым облаком известковой пыли. Словно по мановению волшебной палочки возникал тогда бульвар за бульваром. Коренные парижане спрашивали друг друга, как пройти туда-то и туда-то, блуждая в родном городе, точно в лесу. Столица была перестроена так быстро и так основательно, что мы и сегодня простодушно ищем порой знакомый дом; мы к нему привыкли, нам кажется, он высится на том же месте, что и вчера, а он давным-давно обратился в прах, будто принадлежал эпохе Карла Великого.

Уцелевший особняк смотрел теперь своими окнами прямо на тюрьму де ла Форс, которую раньше заслоняли от него здешние дома. Он мог смело претендовать на первую премию за тишину и спокойствие, оставив в этом смысле далеко позади все другие почтенные жилища, мирно дремавшие в квартале Марэ. Из этого дома никогда не доносилось ни малейшего шума; лишь в саду громко щебетали птицы, поскольку добрейший господин Жафрэ, который обитал в особняке, был покровителем и благодетелем всех воробьев Парижа. Два раза в день умиленные соседи наблюдали, как питался от щедрот этого человека птичий народец, стаей кружась над крыльцом.

Говорят, что любовь к птицам свидетельствует о добром сердце, хотя мне больше по душе, когда излишек хлеба отдают голодным людям.

У добрейшего господина Жафрэ висели вдобавок клетки с птицами на окнах, а в гостиной был целый вольер, возле которого хозяин и проводил каждую свободную минуту.

Жил он с женой и племянницей – или воспитанницей, точно никто не знал.

Жена была много старше Жафрэ и в его отсутствие гоняла, чертыхаясь, всех пернатых. Подозревали, что она даже ставит на них силки, поскольку на дорожке возле крыльца видели порой задушенных птиц.

Молоденькая хорошенькая воспитанница выходила из дома только в храм, что нисколько не мешало соседям живо сплетничать о ней. Звали ее Красоткой Тильдой, потому как именно Тильду окликал за закрытыми ставнями ласковый тенорок папаши Жафрэ или кисло-сладкий фальцет его «мадамы».

Честно признаемся, что и о самих супругах Жафрэ в квартале судачили, не переставая. Прихожан храма Сен-Поль очень интересовало, чем занята эта немолодая пара в своем огромном доме, где жили еще только племянница и двое слуг: кухарка, исполнявшая также обязанности горничной, и лакей.

Кухарке никогда и в голову не приходило вступать в разговоры с лавочниками, а лакей, мужчина лет пятидесяти, выглядел настоящим рантье, когда вечером читал «Конститюсьонель» в маленьком кафе на Королевской площади. Звали этого человека Лоран. И в кафе от него слышали только две фразы: первая – «Сударь, я буду иметь честь взять газету после вас», и вторая – после того, как Лоран получал газету: «Имею честь вас поблагодарить».

Нравы Марэ сродни провинциальным, и я, честно говоря, не знаю, где больше сплетничают, в Марэ или в Ромарене. Жафрэ были богаты, так, по крайней мере, утверждали, но говорили и совершенно противоположное. Они слыли замечательными людьми и одновременно считались тайными злодеями. Дом, в котором они жили уже давным-давно, принадлежал когда-то Фиц-Роям де Кларам, а потом его унаследовал полковник Боццо.