Перо фламинго, стр. 43

Уже собирались отплывать, как обнаружили, что Северов пропал. Аристов предложил тотчас же, не дожидаясь и не предпринимая поисков, отправляться и забыть о подозрительном попутчике. Серафима Львовна горячо его поддержала.

– Неужели вы и впрямь верите этому проходимцу, неужели вы точно незрелый юноша увлеклись сказками о несуществующем городе-призраке? Ей-богу, это странно, Викентий, это совершенно на вас не похоже! Мы еще могли бы в ближайшем крупном поселении пересесть на приличный английский пароход и дальше плыть с удобством! – она проводила недовольным взглядом пароход, который прошлепал мимо их суденышка с веселым шумом колес.

Пока спорили, Северов явился. Мышью прошмыгнул к себе в каюту и затих.

– Вот-вот, видать, накупил ворованных древностей в деревне и теперь прикидывает барыши! – процедил презрительно сквозь зубы Егор.

Соболев недовольно крякнул и предпринял попытку побеседовать со странным попутчиком. Он ушел, а Серна и Егор остались вдвоем на палубе. Они молча смотрели на то, как бот медленно, словно нехотя, отваливает от берега, как поплыли мимо пальмы, ленивый бурый верблюд на берегу с опавшим горбом меланхолично жевал свою жвачку, вдали высились скалы, охраняющие царство мертвых, колонны Луксора, утлые лодчонки феллахов.

– Вы ведь не верите в Альхор? Правда? – Серафима Львовна оторвалась от созерцания берега и перевела взгляд на собеседника. – Как вы говорили, фата-моргана? Мираж?

– Мне не надо искать Альхор, я уже нашел его. – Егор сказал это тихо и страстно. При этом он не глядел на Серафиму, но по всему его телу пробежала легкая дрожь.

Она вздрогнула, в её взоре появилось замешательство и испуг.

– Нет! Это невозможно! Это совершенно невозможно! – последние слова она произнесла почти жалобно, словно сожалея о невозможности безумного мечтания.

– Я знаю! – он повернулся к ней и мягко улыбнулся. – Я знаю, поэтому и полагаю, что Альхор есть мираж, и он недостижим, по крайней мере для меня!

«И для меня!» – чуть было не выкрикнула Серафима Львовна.

Они еще мгновение смотрели друг на друга, после чего Аристов, следуя законам приличия, принужден был поклониться и пожелать даме доброй ночи.

Серафима не пошла к себе в каюту, зная, что не заснет. В последние дни она стала бояться ночи. Когда дрема окутывала Серну, из глубин её существа поднимались такие сладостные мечтания и картины, при воспоминании о которых поутру её бросало в краску. И всегда, всегда героем выступал Аристов. Бедная женщина никак не могла заставить себя избавиться от этого наваждения и часто принималась молиться, ища спасения от греховных грез. Но день ото дня новый знакомый занимал её мысли все больше и больше. Это привело её в полную растерянность, потому что, прожив больше двадцати лет с мужем, она ни разу, никогда не позволила себе увлечься кем-либо. Не потому, что держала себя в узде благопристойности, а просто потому, что ровным счетом никто не вызвал у нее душевного трепета. Даже Викентий так и не нашел тех слов, такой ласки, чтобы затрепетало все её существо. Она жила с ним по закону Божьему, она была ему верна, но душа её спала, а тело и подавно не знало, что такое подлинная страсть.

Что происходило теперь? Она не знала, но одно понимала наверняка, она не позволит этому неведомому, непонятному вырваться наружу и сломать устоявшийся мир.

Отгоняя подступающее наваждение, борясь со своими бесами, Серна решительно двинулась на поиски молодежи.

В небольшом помещении, служившем то ли кают-компанией, то ли гостиной, Петя, Зоя и Лавр сидели в плетеных креслах. Разговор не клеился, Петя выглядел подавленным и совершенно не собирался скрывать свое разочарование. Зоя чувствовала себя немного виноватой в том, что в последнее время не удостаивала прежнего воздыхателя особым вниманием. Что же делать, коли так приключилось? Её брала досада, что Пете не хватает ума и деликатности отойти в сторонку и позволить ей полностью насладиться радостью нового ухаживания. Разумеется, Зое было приятно соперничество двух достойных молодых людей, это чрезвычайно льстило её женскому самолюбию. Но она не могла позволить себе мучить прежнего поклонника на глазах его любящих родителей, которым была к тому же обязана воссоединением с братом.

Поэтому она тоже скучала и откровенно дожидалась, пока Петя, наглотавшись невысказанных слов и слез, не оставит их с Лавром вдвоем. Конечно, ей было жаль милого и доброго Петю. Разумеется, она и не думала упрекать его в том, что не он бросился спасать её из пасти чудовища. Вовсе не в том было дело. Крепкие руки Лавра, его пальцы на её теле, его хищный, плотоядный взгляд из-под прищуренных глаз… Несмотря на ужас, который она пережила, именно эти первые впечатления, после того, как сознание к ней возвратилось, поразили юную душу и тело. До этого только брат брал её на руки, прикасался к ней. Это странное влечение усилилось от восторга и благодарности за спасение, усугубилось тотчас же возникшей дружбы между спасителем и братом. Петя с его искренней, но детской любовью теперь уже казался ей неинтересным. Лавр будоражил её чувственность, ведь он старше Петра, он ровесник брата, взрослый мужчина! Его кошачья походка, его абсолютно голая голова, его глаза, сверкавшие из-под очков недвусмысленным жадным интересом – все это пьянило девушку.

Петя же пребывал в совершенном отчаянии. К его позору, как он полагал, любезный кузен добавил еще яду. Надев маску живого сочувствия, он в красках рассказал Зое о том, какие страдания переживал Петя и почему он не смог прыгнуть прямо за борт, вместе с ним, Лавром. Зоя, искренне жалея Петеньку, постоянно осведомлялась о его самочувствии, чем еще более усугубляла страдания юноши.

Когда в очередной раз, после ужина, она участливо обратилась к нему с тем же вопросом, он вспыхнул и впервые с раздражением воскликнул:

– Да сколько же можно попрекать меня моей болезнью? Отчего вам доставляет такое удовольствие унижать меня, постоянно напоминая о моем конфузе?

– Разве дружеское участие унижает? – изумилась Зоя и рассерженно отошла от Пети.