Горбун, Или Маленький Парижанин, стр. 98

— Плюмажа и Галунье? Я знаю, они очень дурно с тобой обошлись, бедняга Пероль.

— Дело не в этом. Мне почему-то кажется, что они предатели. И вот вам доказательство: они участвовали в схватке во рву замка Келюс, а в списке смертников их нет.

Гонзаго, задумчиво разглядывавший камень, проворно развернул список.

— Верно, — пробормотал он, — их имен здесь нет. Но если этот список составил Лагардер и если наши мошенники его люди, то он записал бы их сюда в первую очередь — чтобы скрыть обман.

— Это слишком уж тонко, ваша светлость. В смертном поединке нельзя пренебрегать ничем. Со вчерашнего дня вы делаете ставку неизвестно на что. Этот странный горбун, который не спрашиваясь влез в ваши дела…

— Ты заставил меня призадуматься, — прервал Гонзаго. — Теперь нужно, чтобы этот тип выложил все свои карты.

Он выглянул в окно. Горбун стоял перед своей конурой и внимательно смотрел на окна Гонзаго. Увидев его, горбун опустил взор и почтительно поклонился.

Гонзаго снова уставился на камень.

— Узнаем, — прошептал он. — Все узнаем. Мне кажется, сегодняшний день будет стоить прошедшей ночи. Ступай, друг мой Пероль. А вот и портшез! До свиданья!

Пероль ушел. Гонзаго сел в портшез и велел нести его в домик доньи Крус.

Идя по коридорам в покои принцессы Гонзаго, Пероль тихонько бормотал себе под нос:

— Я не испытываю к Франции, моей прекрасной родине, той идиотской нежности, какую иногда приходится видеть. Если иметь деньги, то родину можно найти где угодно. Моя копилка уже почти полна, а через двадцать четыре часа я смогу запустить руку в сундуки принца. Принц, похоже, уже не тот, что прежде. Если за сегодняшний день наши дела не улучшатся, я пакую чемодан и отправляюсь искать воздух, более подходящий для моего нежного здоровья. Ладно, сегодня мина еще не взорвется.

Плюмаж-старший и брат Галунье пообещали принцу Гонзаго разорваться на части, но положить конец его сомнениям. Они были людьми слова. Сейчас они сидели в темном кабачке на улице Обри-ле-Буше, где пили и ели за четверых.

Их лица сияли от радости.

— Он не погиб, разрази меня гром! — воскликнул Плюмаж и поднял кубок.

Галунье наполнил его и повторил:

— Он не погиб!

Друзья чокнулись и выпили за здоровье шевалье Анри де Лагардера.

— Ах, гром и молния! — снова заговорил Плюмаж. — Он должен хорошенько нас оттузить за все глупости, что мы понаделали со вчерашнего вечера.

— Мы были с тобой под мухой, мой благородный друг, — ответствовал на это Галунье, — а хмель возбуждает в человеке легковерие. Кроме того, мы покинули его в весьма затруднительном положении.

— Да разве для этого маленького негодника бывают затруднительные положения? — в восторге закричал Плюмаж. — Битый туз! Да если я даже увижу его нашпигованного салом словно пулярка, то все равно скажу: «Раны Христовы! Ничего, он выпутается!»

— Все дело в том, — задумчиво проговорил Галунье, маленькими глотками попивая скверное винцо, — что он умница. Мы можем гордиться, что участвовали в его воспитании.

—Да ты, миленький, выразил мои самые сокровенные чувства. Пусть он лупцует нас сколько угодно, я все равно предан ему душой и телом!

Галунье поставил пустой стакан на стол.

— Мой благородный друг, — проговорил он, — если ты позволишь сделать мне одно наблюдение, то я скажу, что намерения твои превосходны, но вот роковая слабость к вину…

— Дьявол меня раздери! — перебил гасконец. — Послушай, сокровище мое, ведь ты был втрое пьянее меня!

— Ладно, ладно, раз уж ты повернул дело таким образом, лучше оставим это. Эй, дочка, тащи-ка сюда еще жбан!

С этими словами он обхватил своими длинными, тощими и крючковатыми пальцами талию служанки, которая дородностью очень смахивала на бочку. Плюмаж с состраданием разглядывал друга.

— Эх, бедняга ты бедняга! — сказал он. — Видишь соломинку в глазу у соседа, а у себя не замечаешь бревна, негодник ты этакий.

Явившись утром к Гонзаго, приятели были убеждены в том, что Лагардер погиб насильственной смертью: на рассвете они побывали на Певческой улице и видели, что двери там выломаны. На первом этаже никого не было. Соседи ничего не знали о судьбе молоденькой девушки, Франсуазы и Жана Мари Берришона. На втором этаже, рядом с сундуком, замок которого был сломан, они заметили лужу крови. Все было ясно: негодяи, напавшие вечером на розовое домино, которое было поручено им, Плюмажу и Галунье, защищать, сказали правду — и Лагардер мертв.

Однако своим поручением Гонзаго вселил в них надежду. Принц хотел, чтобы они нашли труп его смертельного врага. У него явно были для этого основания. Поэтому нашим друзьям оставалось лишь выпить как следует за здоровье живого и невредимого Лагардера. Что же касается второй части поручения — отыскать двух храбрецов, защищавших Аврору, то эта задача была уже выполнена. Плюмаж налил стакан до краев и сказал:

— Нужно придумать какую-нибудь историю, голубчик мой.

— Даже две, — поправил брат Галунье, — одну для тебя и одну для меня.

— Пустяки! Я — на одну половину гасконец, на другую — провансалец, придумать историю мне раз плюнуть.

— А я — нормандец, прах тебя побери! Еще посмотрим, чья история будет лучше.

— Ты, никак, меня подзуживаешь, а?

— Это любя, мой благородный друг, просто такая у нас будет игра ума. Не забудь только, что в наших историях мы должны отыскать труп Маленького Парижанина.

Плюмаж пожал плечами.

— Ризы Господни! — проворчал он, выжимая из второго жбана последние капли, — мое сокровище взялось учить своего учителя!

Возвращаться в особняк Гонзаго было еще рано: на поиски нужно время. Плюмаж и Галунье принялись сочинять истории, каждый свою. Кто из них окажется лучшим рассказчиком, мы еще увидим. А пока они уронили головы на стол и уснули; мы не знаем, кому из них следует присудить пальму первенства в смысле мощности и звучности храпа.

2. АЖИОТАЖ НА БИРЖЕ ВО ВРЕМЕНА РЕГЕНТСТВА

В сад к Гонзаго горбун вошел одним из первых: едва ворота отворились, он появился в сопровождении маленького носильщика, который тащил стул, сундучок, думку и матрас. Он обставил свою конуру и хотел, по всей видимости, в ней обосноваться, на что имел право согласно договору о найме. Он, в сущности, был правопреемником Медора, но тот еще спал в своей конуре.

Обитателям клетушек, воздвигнутых в саду у Гонзаго, очень хотелось бы, чтобы в сутках было сорок восемь часов. Их аппетиты к коммерции были таковы, что времени им явно не хватало. Они торговали бумагами по пути домой и обратно, равно как и собираясь вместе, чтобы пообедать. Только часы, отведенные для сна, были для них безвозвратно потеряны. Какое унижение! Человек — всего-навсего раб естественных потребностей и не может играть на бирже, когда спит.

Игра шла на повышение. Праздник в Пале-Рояле оказал на биржу громадное влияние. Понятное дело, что никто из мелких дельцов на нем не присутствовал, однако некоторые из них, забравшись на балконы соседних домов, видели балет. Разговоры шли только о балете. Дочь Миссисипи, черпающая из источника своего почтенного родителя воду, которая превращается в дождь золотых монет — что за тонкая и прелестная аллегория, истинно французская и, кроме того, позволяющая предугадать, до каких высот поднимется в будущие века драматургический гений народа, который, родясь насмешником и задирой, придумал водевиль! 124

За ужином, между грушами и сыром, было решено выпустить новые акции. Это были уже так называемые «внучки». Их еще не успели напечатать, а они уже стоили на десять процентов выше номинала. «Матери» были белого цвета, «дочки» — желтого, а «внучки» предполагалось сделать голубыми — цвета неба, дали, надежды и мечтаний. Нет, что бы там ни говорили, а в чековой книжке есть своя поэтичность!

Как правило, клетушки, стоявшие на углах этих своеобразных улиц, представляли собою распивочные: их хозяева одной рукой отпускали наливку, а другой играли на бирже. Пили все много — это придавало сделкам известную живость. Счастливые дельцы то и дело подносили стаканчики гвардейцам, стоявшим на посту на самых важных перекрестках. Такое место несения службы считалось чрезвычайно изысканным; его можно было сравнить разве что с вылазкой в Поршерон 125.