Горбун, Или Маленький Парижанин, стр. 90

Аврора не слушала бессвязные слова своего друга. Но она видела его отчаяние, и сердце ее разрывалось.

— Анри, Анри, — принялась она успокаивать Лагардера, опустившись перед ним на колени.

— Им не удастся купить мое священное право, — продолжал Лагардер, лихорадочное возбуждение которого сменил упадок сил. — Не купят, даже ценою жизни. А я отдал свою жизнь, это так. Что мне должны за это? Да ничего.

— Ради Бога, Анри, мой Анри, успокойтесь, объясните, в чем дело!

— Ничего! Я сделал это не для того, чтобы кто-то оказывался у меня в долгу! Что стоит моя преданность! Безумство!

Аврора схватила Лагардера за руки.

— Безумство! — яростно повторил он. — Я строил на песке, и порыв ветра разрушил хрупкое здание моей надежды, моя мечта канула в вечность!

Он не чувствовал ни нежного прикосновения пальцев Авроры, ни ее горячих слез, катившихся у него по руке.

— Я приехал сюда, — бормотал Анри, утирая лоб, — зачем? Разве я здесь кому-нибудь нужен? Кто я такой? Разве эта женщина не права? Я говорил громко, словно безумный… Кто мне сказал, что вы будете со мною счастливы?.. Вы плачете?

— Я плачу, потому что вы не в себе, Анри, — пролепетала бедняжка.

— Если вы заплачете потом, я умру.

— Но почему я потом должна заплакать?

— Откуда мне знать? Аврора, разве можно узнать женское сердце? Разве я сам знаю, любите вы меня или нет?

— Люблю ли я вас? — горячо и порывисто воскликнула девушка.

Анри жадно смотрел на нее.

— И вы спрашиваете, люблю ли я вас? — повторила девушка. — Вы, Анри, спрашиваете?

Лагардер закрыл ладонью ей рот. Она поцеловала его пальцы, и он отдернул руку, словно обжегся.

— Простите меня, — проговорил Лагардер, — я потрясен. И тем не менее мне следует знать. Вы не знаете себя, Аврора, а я вот должен. Послушайте меня и подумайте хорошенько: речь идет о счастье и горе всей нашей жизни. Умоляю, отвечайте, как велит вам совесть и сердце.

— Я отвечу вам, как ответила бы отцу, — сказала Аврора. Лагардер сделался мертвенно-бледен и закрыл глаза.

— Не называйте меня так, — пробормотал он так тихо, что Аврора его едва расслышала. — Никогда не называйте! Боже, — продолжал он, подняв повлажневшие глаза, — это единственное слово, которым я приучил ее себя называть. Да и кого она видит во мне, если не отца?

— О, Анри… — начала Аврора, которую неожиданный румянец сделал еще прелестнее.

— Когда я был ребенком, — размышлял вслух Лагардер, — тридцатилетние мужчины казались мне стариками.

Мягким и чуть дрожащим голосом он спросил:

— Сколько, по-вашему, мне лет, Аврора?

— Какая мне разница, сколько вам лет, Анри!

— Но я хочу знать, что вы обо мне думаете. Так сколько же?

В эти секунды Лагардер был похож на обвиняемого, который ждет приговора.

У любви, этой грозной и могучей страсти, бывает порой странный оттенок ребячества. Аврора опустила взор, грудь ее вздымалась.

Впервые в жизни Лагардер увидел, как в девушке пробудилась стыдливость, и перед ним словно открылись ворота в рай.

— Я не знаю, сколько вам лет, Анри, — ответила она, — но слово, которым я вас только что назвала, слово «отец», я всегда произношу с улыбкой.

— Почему же с улыбкой, дитя мое? Я вполне мог бы стать вашим отцом.

— Но я не могу быть вашей дочерью, Анри.

Амброзия, опьянявшая бессмертных богов, по сравнению с чарами этого голоса показалась бы уксусом и желчью. Но Лагардер не сдавался, желая выпить свое счастье до последней капли.

— Когда вы появились на свет, Аврора, я был старше, чем вы сейчас. Я был уже мужчиной.

— Это верно, — отозвалась девушка, — потому что вы могли держать в одной руке меня, а в другой — шпагу.

— Аврора, дитя мое милое, не смотрите на меня сквозь призму своей благодарности, вы должны видеть меня таким, какой я есть.

Она положила свои хорошенькие дрожащие ручки на плечи шевалье и долго в него всматривалась.

— Я не знаю никого, — проговорила девушка наконец, Улыбнувшись и опустив ресницы, — лучше, благороднее и красивее вас!

9. ЗАВЕРШЕНИЕ ПРАЗДНИКА

Это было правдой, особенно в этот миг, когда счастье как бы украсило чело Лагардера сияющей короной. Он выглядел ровесником Авроры и таким же прекрасным, как она.

Если бы вы видели эту влюбленную юную деву, прячущую свой пылкий взгляд за бахромой длинных ресниц, ее вздымающуюся грудь, смущенную улыбку на ее губах — если б вы только видели! Любовь, огромная и чистая, святая нежность, соединяющая два существа в одно, накрепко связывающая друг с другом две души; любовь, этот гимн, который Господь в неизреченной милости своей подарил земле, эта манна, эта роса небесная; любовь, которая даже урода делает прекрасным, а красоте придает небесный ореол, — эта любовь сияла на преобразившемся нежном лице девушки. Лагардер прижал к сердцу свою трепещущую невесту. Воцарилось долгое молчание. Губы влюбленных так и не соприкоснулись.

— Благодарю! Благодарю! — шептал Анри. Взоры их были красноречивее всяких слов.

— Скажи, — нарушил молчание Лагардер, — скажи, Аврора, ты всегда была со мною счастлива?

— Да, очень, — отвечала девушка.

— А между тем, ты сегодня плакала.

— Откуда вы знаете, Анри?

— Я все о тебе знаю. Так почему ты плакала?

— Почему плачут девушки? — попыталась Аврора уйти от ответа.

— Ты не такая, как все, когда ты плачешь… Так почему ты плакала, Аврора, скажи?

— Потому что вас не было, Анри. Я вижу вас так редко, и еще эти мысли…

Девушка умолкла и отвела глаза.

— Какие мысли? — настаивал Лагардер.

— Д наверное, дурочка, Анри, — смущенно пролепетала девушка. — Я просто подумала, что в Париже много красивых женщин, и все они хотели бы вам понравиться, и, может быть…

— Что — может быть? — повторил Лагардер, вновь припадая к чаше с нектаром.

— Может быть, вы любите не меня, а другую.

И она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.

— Неужто Господь даровал мне это блаженство? — в восторге прошептал Анри. — Неужто я могу верить?..

— Поверь, я люблю тебя! — проговорила Аврора, не отрывая лица от груди возлюбленного и пытаясь таким образом приглушить испугавшие ее самое слова.

— Ты меня любишь, Аврора? Слышишь, как стучит мое сердце? О, неужели это правда? Но уверена ли ты в этом сама, моя милая Аврора? Так ли говорит твое сердце?

— Оно говорит, я слушаю.

— Еще вчера ты была ребенком.

— А сегодня я уже женщина, Анри. Я люблю тебя! Лагардер прижал ладони девушки к своей груди.

— А ты? — спросила Аврора.

На его глаза навернулись слезы, голос задрожал, и он лишь пробормотал:

— О, как я счастлив! Как счастлив!

Внезапно лицо Лагардера помрачнело. Заметив это, девушка строптиво топнула каблучком и осведомилась:

— Это еще что такое?

— Ты когда-нибудь сожалела о чем-либо? — поцеловав Аврору в волосы, тихо спросил Анри.

— О чем мне сожалеть, раз ты со мной?

— Послушай-ка. Сегодня вечером мне хотелось приподнять перед тобою уголок завесы, скрывающей великолепие света. Ты видела двор, его пышность и блеск, слышала звуки праздника. Что ты думаешь о дворе?

— Он красив, — ответила Аврора, — но я ведь видела далеко не все?

— Ты, похоже, чувствуешь, что создана для этой жизни? Глаза у тебя блестят, ты, наверное, могла бы полюбить светскую жизнь.

— Если с тобою — да.

— А без меня?

— Без тебя не полюблю ничего.

Лагардер прижал ее сложенные ладони к губам.

— Ты видела, — продолжал он, — проходивших мимо улыбающихся женщин?

— Мне показалось, что они счастливы, — проговорила Аврора, — и очень хороши собой.

— Они и впрямь счастливы, у них есть дворцы и замки…

— Когда ты дома, Анри, мне не нужно никаких дворцов.

— У них есть друзья.

— А у меня есть ты.

— У них есть семья.

— Моя семья — это ты.

Аврора отвечала не раздумывая, с ясной улыбкой на губах. Это говорило ее сердце. Но Лагардер хотел убедиться во всем окончательно. Призвав на помощь все свое мужество, он чуть помедлил и сказал: У каждой из них есть мать.