Горбун, Или Маленький Парижанин, стр. 88

— Вы меня не знаете, — выдавила она, — а уже судите.

— Да, сударыня, сужу, по одному вашему слову. Если бы речь шла обо мне, я подождал бы, но речь идет о ней, и тут ждать мне некогда. Что подстерегает вашу дочь в доме, где вы не хозяйка? Чем вы можете поручиться, что она будет защищена от вашего второго мужа и от вас самой? Я задаю вам вопросы, отвечайте. Какую новую жизнь вы ей уготовили? Какое новое счастье взамен того, которое она утратит? Она будет знатна, богата — да? У нее будет больше почестей, хотя и меньше радости? Больше спеси, хотя и меньше смиренной добродетели? Сударыня, мы приехали сюда не за этим. Мы готовы отдать всю знатность мира, все богатства и почести за слово, идущее из самой души, и мы еще ждем его, этого слова. Где ваша любовь? Я ее не вижу. Ваша гордыня трепещет, но ваше сердце молчит. Я боюсь, — слышите вы? — боюсь, но не столько Гонзаго, сколько вас, ее матери! Опасность кроется именно здесь, я ее угадываю, чувствую, и если я не защищу от нее дочь де Невера, как защищал от всех других, значит я ничего не сделал, нарушил клятву, данную мной умирающему другу!

Лагардер замолк и перевел дух. Принцесса хранила молчание.

— Сударыня, — с трудом успокоившись немного, снова заговорил он, — простите меня, но мой долг заставляет меня, прежде всего ставить свои условия. Я хочу, чтобы Аврора была счастлива. Я хочу, чтобы она была свободна, и, чем видеть ее рабой…

— Договаривайте же, сударь! — сказала принцесса слегка вызывающе.

Лагардер остановился.

— Нет, сударыня, — ответил он, — из уважения к вам договаривать я не стану.

Госпожа Гонзаго горько улыбнулась и, внезапно подняв голову и глядя ошеломленному Анри в лицо, отчеканила:

— Мадемуазель де Невер — самая богатая наследница во Франции. Когда у тебя в руках такая добыча, отчего ж не подраться? Я поняла вас, сударь, и гораздо лучше, чем вы думаете.

8. ЕЩЕ ОДИН РАЗГОВОР НАЕДИНЕ

Они дошли до конца аллеи, упиравшейся в крыло Мансара 120. Приближалась ночь. Веселый звон бокалов становился все громче, но иллюминация потихоньку бледнела, уже начали раздаваться хриплые голоса захмелевших, возвещающие о том, что праздник подходит к концу.

Сад совершенно опустел. Ничто не мешало разговору между Лагардером и принцессой Гонзаго.

Судя по всему, они вряд ли могли прийти к согласию. Аврора де Келюс, чья гордость была уязвлена, только что нанесла собеседнику страшный удар и в душе рукоплескала себе. Лагардер стоял с поникшей головой.

— Если вы видели, как я была холодна, — с еще большим высокомерием продолжала принцесса, — если вы не слышали от меня радостных криков, о которых вы столь выспренне говорили, то лишь потому, что я обо всем уже догадалась. Я знала, что битва не кончена и трубить победу еще рано. Едва я увидела вас, внутри у меня все похолодело. Вы хороши собой, молоды, у вас нет семьи, все ваше наследство — это приключения, в которых вы участвовали, поэтому вам вполне могло прийти в голову разом сделаться богатым.

— Сударыня, — прижав руку к сердцу, воскликнул Лагардер, — Всевышний все видит и отомстит вам за это оскорбление!

— А осмелитесь ли вы сказать, — резко возразила принцесса Гонзаго, — что у вас не было этих безумных мечтаний?

Воцарилось долгое молчание. Принцесса с вызовом смотрела на Анри. Тот то бледнел, то багровел. Наконец он заговорил глубоким, низким голосом.

— Я всего лишь бедный дворянин. Да и дворянин ли я? У меня нет громкого имени, мое имя происходит от полуразрушенных стен, в которых я провел свое одинокое детство, еще вчера я был изгнанником. И все же вы были правы, сударыня: у меня была эта мечта, но только не безумная, а лучезарная и божественная. То, в чем я сегодня признаюсь вам, сударыня, еще вчера было тайной для меня самого. Я и понятия не имел…

Принцесса насмешливо улыбнулась.

— Клянусь вам, сударыня, — продолжал Лагардер, — клянусь моей любовью и честью!

Анри сделал ударение на слове «любовь». Принцесса бросила на него ненавидящий взгляд.

— Еще вчера, — продолжал он, — Бог тому свидетель, у меня была лишь одна мысль: возвратить вдове Невера порученное моим заботам священное сокровище. Я говорю правду, сударыня, и пусть даже вы мне не верите — это не имеет значения, поскольку я — хозяин положения и только я решаю судьбу вашей дочери. А в долгие дни усталости и борьбы разве у меня было время спросить собственную душу? Я был счастлив одними своими трудами, моя преданность была сама по себе мне награда. Аврора была моей дочерью. Когда я выехал сюда из Мадрида, на сердце у меня не было и тени печали. Мне казалось, что мать Авроры, увидев меня, откроет свои объятия и прижмет меня, всего в дорожной пыли, к своему сердцу, опьяненному радостью. Но в дороге, по мере того, как близился час расставания, в душе моей открывалась рана, которая становилась все глубже и ныла все сильней. Губы мои еще произносили: «Моя дочь!», но они лгали: Аврора уже не была ею. Я смотрел на нее, и слезы наворачивались мне на глаза. Она невольно улыбалась мне, сударыня, — увы! святая простота! — уже не так, как дочь улыбается отцу.

Веер затрепетал в руке принцессы, и она процедила сквозь зубы:

— Вы хотите сказать, что она вас любит?

— Без этой надежды, — пылко вскричал Анри, — мне лучше было бы сразу умереть!

Госпожа Гонзаго упала на одну из скамей, стоявших по сторонам аллеи. Грудь ее вздрагивала от волнения. Она уже не слышала слов убеждения. Ее переполняли гнев и злоба. Лагардер хочет отнять у нее дочь!

Ярость ее только усиливалась от того, что она не могла дать ей волю. Этих нищих забияк не следует раздражать, даже когда бросаешь им кошелек. Но Лагардер, хоть и авантюрист, похоже, за золото не продастся.

Принцесса осведомилась:

— Аврора знает, из какой она семьи родом?

— Она считает себя бедным, брошенным ребенком, которого я подобрал, — не задумываясь, ответил Анри.

Принцесса невольно подняла голову, и он добавил:

— Это дает вам надежду, сударыня, вам теперь будет легко дышать. Когда ей станет известно, какое расстояние нас разделяет…

— Вот только станет ли? — недоверчиво перебила его госпожа Гонзаго.

— Станет, сударыня. Если я хочу, чтобы она была свободна от вас, то неужели, по-вашему, лишь для того, чтобы приковать ее к себе? Скажите, но только положа руку на сердце: «Клянусь памятью Невера, моя дочь будет жить со мною в полной свободе и безопасности», — и я тут же возвращу ее вам.

Такого поворота принцесса не ожидала, однако он ее не обескуражил. Она подумала, что это какая-то новая военная хитрость, и решила ответить тем же. Ее дочь была покамест во власти этого человека.

Нужно было во что бы то ни стало отнять ее!

— Я жду! — видя, что она колеблется, проговорил Лагардер.

Внезапно принцесса протянула ему руку. Он в удивлении попятился.

— Примите мою руку, — заговорила она, — и простите несчастную женщину, вокруг которой всю жизнь были одни враги да развратники. Если я ошиблась, господин де Лагардер, то готова на коленях просить у вас прощения.

— Сударыня…

— Да, я многим вам обязана. Не так мы с вами встретились, как надо, господин де Лагардер, совсем не так. Быть может, вам не следовало говорить со мной таким образом, быть может, я не сумела обуздать свою гордыню. Мне нужно сразу было сказать вам, что произнесенные мной на семейном совете слова предназначались для господина Гонзаго и были вызваны одним видом девушки, которую хотели выдать За мадемуазель де Невер. Я слишком быстро раздражаюсь, но ведь страдания ожесточают человека, вы это знаете, а я так много страдала.

Лагардер стоял перед принцессой, склонившись в почтительном полупоклоне.

— И потом, — с печальной улыбкой продолжала она, — все женщины — невероятные комедиантки, а я ведь к вам ревную, разве вы не догадались? А от ревности недалеко и до гнева. Я ревную, потому что вы отняли у меня все: нежность моей дочери, ее детский лепет, ее первые слезы и первую улыбку. Да, да, я ревную! Я лишилась восемнадцати лет жизни рядом с нею, а вы еще не хотите ее отдавать. Послушайте, неужто вы меня не простите?