Горбун, Или Маленький Парижанин, стр. 127

И тихо прибавил:

— Там будет видно.

Капитан гвардейцев Бодон де Буагийе появился в дверях и повторил:

— Господа, именем короля!

Затем, холодно поклонившись Гонзаго, он отошел в сторону и впустил солдат. За ним в зал вошли и приставы.

— Что это значит, сударь? — осведомился Гонзаго. Буагийе взглянул на распростертые на полу трупы, затем на Лагардера и его соратников, которые так и стояли со шпагами в руках.

— Вот дьявольщина, — пробормотал он. — Не зря мне говорили, что он отважный воин! Принц, — обратился он к Гонзаго, — этой ночью я нахожусь в распоряжении вашей супруги.

— И моя супруга?.. — в ярости начал Гонзаго.

Но договорить он не успел. На пороге появилась вдова де Невера. Она была все в том же траурном облачении. При виде девиц из Оперы, крайне занимательных картин на стенах, при виде обломков оргии, перемешавшихся с обломками сражения, принцесса опустила на лицо вуаль и сказала, обращаясь к своему мужу:

— Я пришла не к вам, сударь.

Затем, подойдя к Лагардеру, продолжала:

— Двадцать четыре часа истекли, господин де Лагардер, ваши судьи вас ждут, извольте отдать свою шпагу.

— И это моя мать! — закрыв лицо ладонями, пролепетала Аврора.

— Господа, — продолжала принцесса, повернувшись к гвардейцам, — исполняйте свой долг.

Лагардер швырнул шпагу к ногам Бодона де Буагийе. Гонзаго и его приспешники стояли неподвижно и молча. Бодон де Буагийе указал Лагардеру на дверь, но тот, не выпуская руки Авроры, подошел к принцессе Гонзаго.

— Сударыня, — проговорил он, — я только что чуть не отдал жизнь за вашу дочь.

— За мою дочь? — дрогнувшим голосом повторила принцесса.

— Он лжет! — воскликнул Гонзаго.

Лагардер не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Я попросил двадцать четыре часа для того, чтобы возвратить вам мадемуазель де Невер, — неспешно произнес он, высоко держа свою красивую голову перед всеми этими придворными и солдатами, — и данный мне срок истек. Перед вами мадемуазель де Невер.

Ледяные руки матери и дочери соприкоснулись. Аврора со слезами бросилась в объятия принцессы. На глазах у Лагардера выступили слезы.

— Берегите ее, сударыня, — продолжал он, изо всех сил стараясь скрыть свою боль, — у нее, кроме вас, никого нет.

Аврора выскользнула из материнских объятий и подбежала к Лагардеру. Он легонько ее оттолкнул.

— Прощайте, Аврора, — продолжал он. — Завтра нам не придется сыграть свадьбу. Храните этот контракт, который сделал вас моею женой перед людьми, хотя перед Богом вы стали ею еще вчера. И пусть госпожа принцесса простит этот мезальянс с мертвецом.

Он в последний раз поцеловал девушке руку, отвесил глубокий поклон принцессе и направился к двери со словами:

— Ведите меня к судьям!

6. СВИДЕТЕЛЬСТВО МЕРТВЕЦА

1. СПАЛЬНЯ МЕРТВЕЦА

Было восемь утра. Маркиз де Косее, герцог де Бриссак, поэт Ла Фабр и три дамы, в одной из которых старый Лебреан, привратник Двора улыбок, узнал герцогиню Беррийскую, только что покинули Пале-Рояль через маленькую дверцу, о которой мы уже не раз упоминали. Регент остался у себя в спальне наедине с аббатом Дюбуа и в присутствии сего будущего кардинала готовился ко сну.

Ужин в Пале-Рояле, точно так же как и у принца Гонзаго, затянулся — такова была мода. Однако ужин в Пале-Рояле завершился все-таки более весело.

В наши дни весьма одаренные и серьезные писатели пытаются обелить память о милом аббате Дюбуа, пользуясь самыми разнообразными предлогами. Во-первых, как они считают, он был хорош, поскольку папа римский сделал его кардиналом. Но папа отнюдь не всегда назначал кардиналами только тех, кого желал. Во-вторых, потому, что красноречивый и добродетельный Массийон 146 был его другом. Этот довод звучал бы убедительно, если бы кто-нибудь доказал, что добродетельные люди не могут питать слабость к жуликам. Однако насмешница-история доказывает нам обратное. Впрочем, если аббат Дюбуа был и вправду святым, то Господь должен был оставить для него приятное местечко у себя в раю, поскольку ни на какого другого человека не обрушивалось столько клеветы.

У принца подавали вино, бросавшее в сон. Этим утром принц спал на ходу, в то время как его камердинер помогал ему улечься, а полупьяный — по крайней мере, с виду, поклясться тут ни в чем нельзя — аббат Дюбуа пел хвалу английским нравам. Вообще-то принц очень любил англичан, но сейчас слушал вполуха и поторапливал камердинера.

— Иди ложись, Дюбуа, друг мой, — сказал он будущему кардиналу, — и не терзай мой слух.

— Сейчас пойду, — ответил аббат. — А вы знаете, какая разница между вашей Миссисипи и Гангом? Между вашими крошечными эскадрами и английским флотом? Между хижинами у вас в Луизиане и дворцами у них в Бенгалии? Знаете ли вы, что ваша Вест-Индия — выдумка, а у них там истинная страна «Тысячи и одной ночи», земля неисчерпаемых сокровищ и благовоний, морское дно, усеянное жемчугом, горы, из склонов которых торчат алмазы?

— Дюбуа, почтенный мой наставник, ты пьян. Ложись спать.

— Не проголодались ли вы, ваше королевское высочество? — со смехом отвечал аббат. — Еще только несколько слов: изучайте Англию, устанавливайте с нею тесные связи.

— Боже милостивый! — вскричал принц. — Ты уже десять раз отработал пенсию, которую лорд Стерз тебе исправно задерживает. Ступай спать, аббат.

Дюбуа взял шляпу и, ворча, направился к двери. В этот миг она отворилась, и слуга доложил о прибытии господина де Машо.

— Начальника полиции я приму в полдень, — сварливо отвечал регент. — Эти люди играют моим здоровьем, они меня просто губят.

— Но у господина де Машо важные сообщения, — настаивал слуга.

— Знаю я все эти сообщения, — перебил регент. — Он будет говорить, что Челламаре интригует, у короля Филиппа Испанского скверный нрав, Альберони хочет стать папой, а герцог Мэнский — регентом. В полдень, вернее, даже в час! Мне нездоровится.

Слуга ушел. Дюбуа вернулся на середину комнаты.

— Если вы приобретете себе англичан в качестве союзников, — заявил он, — то сможете плевать на все эти мелкие интриги.

— Да уйдешь ты или нет, негодяй! — вскричал регент. Дюбуа ничуть не обиделся. Он снова направился к двери, и та опять распахнулась.

— Господин статс-секретарь Леблан, — объявил слуга.

— К черту! — ответил его королевское высочество, ставя босую ногу на табурет, чтобы забраться в постель.

Слуга прикрыл за собой дверь, но добавил в щелку:

— У господина статс-секретаря важные сообщения.

— У них у всех важные сообщения, — заметил регент Франции, кладя повязанную платком голову на подушку, украшенную мехельнскими кружевами. — Они носятся с ними, вместо того чтобы напустить страху на Альберони или герцога Мэнского. Они думают, что стали необходимы, а делаются несносны, вот и все. В час я приму господ Леблана и Машо, а лучше даже в два. Я чувствую, что просплю до двух.

Слуга удалился. Филипп Орлеанский закрыл глаза.

— Аббат еще здесь? — осведомился он у камердинера.

— Ухожу, ухожу, — поспешно ответил Дюбуа.

— Нет, аббат, останься. Ты меня усыпишь. Ну, не странно ли, что я ни минуты не могу отдохнуть от трудов? Ни минуты! Они являются именно тогда, когда я ложусь спать. Понимаешь, аббат, я умираю от усталости, но их это не трогает…

— Ваше королевское высочество, — осведомился Дюбуа, — хотите, я вам почитаю?

— Нет, я передумал, ступай. Поручаю тебе учтиво извиниться от моего имени перед этими господами. Я всю ночь работал. У меня разболелась голова — как обычно, когда я пишу при свете лампы.

Он тяжко вздохнул и добавил:

— Нет, положительно все это меня доконает, а еще молодой король вызовет меня, когда проснется, и господин Флери будет поджимать губы, словно какая-нибудь старуха-графиня. Но, как ни старайся, все успеть невозможно. Да, черт возьми, управлять Францией — занятие не для лоботрясов!