Черные Мантии, стр. 82
Приятель-Тулонец убедил хозяина, что беглецы знают их тайну. Это была ложь: до Андре доходили кое-какие слухи, известные всем в Сартэне, а Джованна, укрытая монастырскими стенами, ни о чем даже не подозревала. Молодому чеканщику пришлось постигнуть зловещий секрет на собственном страшном опыте…
Господин Брюно внезапно прервался и замолчал в задумчивости.
– Что дальше? – в один голос воскликнули молодые слушатели.
– Остальное здесь, – ответил господин Брюно, положив крепкую руку на брошюрку, рассказывающую о канском процессе. – Если вы только просмотрели ее, прочитайте внимательно, и вы угадаете главного героя: изощренного злодея, обыгрывающего правосудие, палача, подкармливающего закон невинными жертвами…
Морис решительным тоном произнес:
– Господин Брюно, вы пришли к нам вовсе не ради мелодрамы!
И поглядел в лицо нормандца пронзительным взором. Тот опустил глаза.
– Я пришел сюда не только ради искусства, – ответил он наконец, – это верно. Наша драма разыгрывается сейчас в этом доме, в замке, на улице, она бежит куда быстрее, чем ваше перо, и развязка ее наступит гораздо раньше театрального представления.
– Мишель в опасности? – с тревогой спросил Морис.
– Мы все в опасности, – ответил господин Брюно, взглянув на него тускловатым взором. И добавил, понизив голос: – Вы когда-нибудь встречали на лестнице вашего соседа, господина Лекока?
– Еще бы! – пожал плечами Этьен.
Нормандец продолжил, адресуясь к нахмурившему брови Морису:
– Не хмурьтесь, мой юный друг, я как раз хотел вас предупредить, что в этой драме вы участвуете не в качестве автора.
– И господин Лекок… – начал Морис.
– Всем известно, – прервал его господин Брюно, – что никакой рай не может обойтись без змея.
– Коварный искуситель! – обрадовался Этьен. – Необходим дьявол, переодетый в кучера, чтобы старенькая карета мелодрамы бежала резво.
– Он ловкач, этот господин Лекок! – произнес нормандец, словно размышляя вслух и задумчиво сжимая в руке свои большие часы, затем разжал пальцы и глянул на циферблат.
– Есть человек, – медленно и со скрытым волнением заговорил он, – который не раздумывая бросится в воду с камнем на шее, чтобы преградить господину Мишелю путь ко дну. Вы молоды, ваше сердце не очерствело. К тому же я вам уже сказал, что в этом деле вы тоже завязли по уши… По уши! Завязли из-за фамильных и дружеских связей, из-за своих привязанностей и антипатий. Хотите вы того или нет, вам придется разыграть вашу партию. Водоворот закружит и вас…
– Черт подери! – заволновался Этьен. – О чем он говорит? О драме?
– Нет, – сухо ответил Морис.
– Почему же нет? – губы господина Брюно тронула ироническая усмешка. – Нам приходится жить в драме. – И вставая, добавил: – Мои часы работают в унисон с Биржей: мне пора идти, чтобы завершить одно дельце, которое касается вас, господин Морис.
– Какое дельце?
– Я собираюсь порушить свадьбу господина Лекока. Морис вскочил на ноги.
– Неужели вы это можете? – изумленно вскричал он.
– У меня длинные руки, – с улыбкой ответил нормандец. Воображение Этьена бурлило. «Какая выдержанная сцена!» – про себя восхищался он.
Господин Брюно сделал шаг по направлению к двери, но остановился при виде таблицы, где были начертаны имена действующих лиц драмы.
– Ага! Здесь уже кое-что стерто.
И, повернувшись к молодым людям, добавил:
– Я один против целой армии, и закон не на моей стороне. Не прерывайте меня! Но любовь, уцелевшая в разбитом сердце и пережившая все другие страсти, могучая сила, особенно если она подкрепляется ненавистью, закаленной в муках. Хотите вы помочь мне спасти Мишеля?
– Если бы знать… – нерешительно начал Этьен.
– Хотим! – решительно ответил Морис.
– Вы готовы на все для этого?
– На все! – на сей раз дружно высказались друзья.
Этьен почувствовал, что его колебания делают драматический диалог рыхловатым.
– Даже против его воли? – спросил господин Брюно.
– Да!
– Хорошо. И повторяю еще раз: обоим вам угрожает опасность. Один их вас мешает известным планам, и оба вы, вышедшие из банкирского дома Шварца, можете оказаться замешанными в преступлении.
– В преступлении! – воскликнул Этьен. – О доме Шварца мы еще не говорили!
– Объяснитесь! – потребовал Морис.
– Позднее. Пока вам достаточно знать, что, спасая Мишеля, вы спасаете и самих себя.
Господин Брюно взял мел и, пробежавшись им по доске, сказал:
– Прочитайте быстро и запомните хорошенько! Это послужит вам хоть каким-то объяснением.
Этьен и Морис, взиравшие на него, как на оракула, обратили глаза на доску, которая обрела новый вид:
Эдуард, сын Андре Мэйнотта и Жюли; Олимпия Вердье, Жюли Мэйнотт; Софи, дочь банкира Банселля; Медок, Приятель-Тулонец.
Молодые люди какое-то время удивлялись молча, затем Морис задал вопрос:
– А моя кузина Бланш тоже дочь этого самого Андре Мэйнотта?
– Нет, – ответил господин Брюно.
– Но… – нерешительно начал Этьен, – Андре Мэйнотт должен быть непременно жив, раз он главный герой нашей драмы?
Нормандец побелел как полотно, но ответил без колебаний и решительным голосом:
– Если Андре Мэйнотт жив, Олимпию Вердье могут обвинить в двоемужестве, что невозможно. Андре Мэйнотт мертв!
Стремительным жестом он стер написанное, забросил мел подальше и устремился к двери. На пороге он чуть задержался, пробормотав: «Вы дали обещание, будьте готовы!» И исчез.
– Готовые к чему? – недоумевал Этьен. – В жизни своей я не видывал подобной сцены! Такой непонятной, такой странной и… захватывающей!
– Один раз он нам солгал, это точно, – вслух размышлял Морис. – Андре Мэйнотт жив.
– Как ты и я, – согласился Этьен. – Голову даю на отсечение. В противном случае нам придется его оживить для драмы.
– Он так и не проговорился, под чьим именем скрылся Андре Мэйнотт.
– Потому что он сам и есть этот Андре Мэйнотт.
– Не думаю.
– А ты кого подозреваешь?
– Это Трехлапый…
– В точку! Андре Мэйнотт – это Трехлапый. Трехлапый – это Андре Мэйнотт… Какой сюжет! Время поднимать занавес!.. Папе я пошлю приглашение: «Дорогой отец, не желаете ли убедиться, что ваш сын одарен исключительными способностями…» В боковых ложах дамы из общества. Горожане на балконе, пресса в партере. Долой клику!
– Ты спятил!
– И горжусь этим! Дуракам уготован рай! Повернись к партеру!
– Уймись! Дай мне подумать.
– Автора! Автора! Автора!
– Да уймись ты наконец, черт возьми!
– Дамы и господа, пьеса, которую мы имеем честь вам представить…
Выведенный из терпения Морис схватил друга за шиворот.
– А Черные Мантии?.. – вскричал он.
– Надежда наша Черные Мантии! Поговорим о ней!
– Если этот человек расставлял нам ловушки?
– Новое осложнение? Тем лучше! Этот человек нам расставил ловушки! А мы такие слепые!
– Если он хочет сделать нас орудиями преступления?
– Браво! Я согласен! Он хочет сделать нас орудиями преступления! Да, он говорил о преступлении… Браво! Браво!
– Если это именно он… если господин Брюно – Черные Мантии?
Этьен сцепил руки и упал на стул, задыхаясь от радости.
– Он! Черные Мантии! Сто дополнительных представлений! Лучше не придумаешь! Благодарю вас!
XXII
ЧЕРНЫЕ МАНТИИ
Пора, однако, поговорить о Черных Мантиях. Сколько раз уже мы упоминали о них! Миф, воскресавший в различные эпохи и оставивший ощутимый след в Париже начала века. Мы сказали вполне достаточно, чтобы люди, привычные к ребусам и шарадам, могли наложить знаменитую кличку на чье-либо лицо. А не слишком ли много мы сказали? И этот нормандец, господин Брюно, можно ли ему доверять вполне?
Случались в Париже такие периоды, когда сообщества злоумышленников делались столь многочисленны, что паника перекатывалась из улицы в улицу, превращая дома в крепости. Мы вовсе не имеем в виду средние века или те варварские времена, когда парижские ночи освещались только луной и были беспросветно темны, стоило ей исчезнуть с неба. Мы не говорим также о временах не столь отдаленных, когда префектура полиции с большим трудом и любыми средствами обеспечивала спокойствие города, возводя из беспорядка порядок, или же наоборот, с помощью порядка устраивая беспорядок. Мы говорим о дне вчерашнем – площадь Бастилии уже украсилась своей колонной, прах императора Наполеона успокоился в доме Инвалидов, воцарился Луи-Филипп: высокопоставленные чиновники жульничали вовсю, за банковские билеты охотно приоткрывая карты державной политики; о коррупции говорилось во весь голос; газеты свойски похлопывали государственных мужей по плечу, дружески предупреждая: «Старина, ты продан!» Тех, кто продавался за большие деньги, презирать не решались. Все обращалось в смех: насытившиеся депутаты и насыщающиеся журналисты состязались в юморе, создавая видимость буйного веселья. Слово «добродетель» превратилось в мишень для насмешек глупцов.