Черные Мантии, стр. 138

– Вы ошибаетесь, господин Мэйнотт, – прервал его тихим голосом советник. – Мы не имеем права на сострадание. Мы делали все, чтобы обратить подозрения в уверенность… Господь вовремя воскресил вас.

– Согласен, – ответил Андре. – Но теперь, когда вы все знаете, надеюсь, ваша совесть придет в согласие с вашим служебным долгом. Остаются барон, я и тот человек. Барон любит Жюли и готов отдать за нее жизнь. Я же… надо ли говорить обо мне? Остается только тот человек. В течение двадцати лет он, словно дамоклов меч, угрожает нашей жизни. Я остановил его в ту минуту, когда он был почти у цели; только что я вырвал у него его добычу, уже зажатую в его жадной руке. Он побежден, разбит, лишен надежды на будущее… Впрочем, нет, я ошибаюсь! Своей смертью он надеется отомстить мне за себя! Чтобы утолить свою ярость, он готов живьем отправиться в преисполню. Он знает, как поразить меня в самое сердце. Ведь Жюли еще не спасена.

– Наших свидетельств, – начал было советник, – будет достаточно, чтобы суд…

– Я не доверяю вашему суду! – жестко перебил его Андре. – Сегодня, как и раньше, я желаю, чтобы, пока суд будет делать свое дело, она была в безопасности.

– Прошу меня извинить, господа, – продолжил он уже более спокойно, – но я во что бы то ни стало обязан спасти баронессу Шварц. Если вы чувствуете, что кое-что мне должны, то, когда вы спасете ее, мы будем в расчете. Готовы ли вы помочь мне, как я того желаю?

Оба чиновника, похоже, совещались. Но это совещание было вызвано отнюдь не нерешительностью, потому что господин Ролан ответил твердо:

– Мы готовы, господин Мэйнотт, пусть даже ради этого нам придется распрощаться с карьерой, ибо то, чего желаете вы, можно сделать, только обладая полной свободой действий, то есть не состоя на государственной службе.

Андре обратил к ним благодарный взор и продолжил:

– Барон Шварц собрал в сейфе деньги для того, чтобы уехать из Парижа, покинуть Францию. Но когда этот негодяй раскрыл свои карты, барону пришлось выбирать между любовью и честолюбием: жене его вновь грозила опасность разоблачения. И что бы там ни говорили, я убедился, что у барона Шварца есть сердце, и я простил ему зло, которое он мне причинил. Теперь надо сделать так, чтобы через час барон Шварц и его жена были уже за пределами Парижа. Впрочем, все было подготовлено; бал должен был стать прикрытием для побега; почтовая карета должна стоять наготове.

– Но как же вы? – робко спросил Ролан.

Ибо в сознании советника и бывшего комиссара полиции бегство баронессы Шварц представлялось несколько иначе: взаимная страстная любовь, супруги, вновь обретшие друг друга…

– Я остаюсь, – медленно произнес Андре. – Говорят, что богохульствующий атеист всего лишь лжец и фанфарон. Я проклял ваше правосудие, оно было слепо и глухо к моим мольбам; но иногда сам я напоминаю себе этого атеиста. У меня есть сын; я хочу вернуть ему имя отца. Из-за этого я не раздавил ту гадину, что извивается у меня под каблуком… Если вы не согласитесь помочь бегству Жюли, я убью его, ибо одно лишь его слово может ее погубить. Но если Жюли будет далеко отсюда, опасность будет грозить только мне. Я же тот, над кем висит приговор суда в Кане и кого обвиняют в убийстве в Париже, я сам приведу вашим судьям того, кто ограбил сейф Банселля и убил графиню Корона!

С этими словами он отодвинул задвижку, на которую была закрыта решетчатая дверь. Господин Ролан взял Андре за руки и привлек его к себе.

– Этот поступок станет венцом вашей самоотверженной жизни, – с глубоким чувством произнес он. – Мы будем с вами. Я не могу помочь вам обрести счастье, но обещаю вам, что репутация ваша будет восстановлена.

Бывший комиссар полиции смахнул набежавшую на глаза слезу.

Четыре пачки банковских билетов из сейфа были вручены двум полицейским чиновникам.

Лекок по-прежнему лежал не шевелясь. Осужденный канским судом обменялся рукопожатием с теми, кто арестовал его и вел его уголовное дело.

– Я отвечаю за этого человека, – произнес Андре, вновь закрывая решетку. – Когда баронесса Шварц уедет, присылайте сюда ваше правосудие; мы оба будем ждать его.

И он вернулся к поверженному Лекоку. В ту минуту, когда Андре Мэйнотт произносил свои последние слова, дверь в коридор, издав протяжный скрежет, распахнулась, и раздался пронзительный женский крик:

– Андре! Андре! Я не хочу уезжать!

Растрепанная, с блестящими безумными глазами на пороге выросла баронесса Шварц. В ответ на ее крик со стороны решетки раздался дикий восторженный вопль.

Прежде чем взволнованный и изумленный Андре попытался что-либо сделать, Лекок с быстротой змеи покатился по полу и таким образом пересек всю комнату. И вот он уже стоит в дальнем углу, сжимая в руке двухзарядный пистолет.

– Ты был прав! – сипло вскричал Лекок, пьянея от ярости. – В том кармане у меня действительно кое-что припасено! И я прекрасно знаю, куда надо тебя разить, приятель! Ха! Я знаю, где твое сердце, и прежде чем отправиться в ад, я разом уплачу тебе все мои долги… Смотри же!

И он направил пистолет прямо в грудь Жюли; раздался выстрел.

Но кто-то с быстротой молнии выскочил из коридора и заслонил Жюли. Это был барон Шварц; сраженный пулей Лекока, барон упал.

А Андре Мэйнотт и Приятель-Тулонец уже сцепились в смертельной схватке, напоминавшей поединок льва и тигра: враги боролись яростно и молча.

Сжимая друг друга в яростных объятиях, они покатились по полу к самому сейфу, и Андре со всей силой ударился головой о его стальную дверцу. Слизывая с губ кровавую пену, Лекок мгновенно высвободил руку, сжимавшую пистолет, и, испуская глухое рычание, приставил его к окровавленному виску Андре. Даже если бы свидетели могли броситься на помощь Андре, они бы опоздали.

Господь сам решил исход поединка.

Лекок распластался возле внутренней стороны распахнутой двери сейфа, Андре – возле внешней. В тот миг, когда Лекок спустил курок, Андре изловчился, рванулся и толкнул дверцу.

Раздался выстрел, однако пуля натолкнулась на тяжелую стальную дверь.

Каждый знает, сколь массивны дверцы сейфов, как велика их инерция. С силой атлета Андре оттолкнул от себя дверцу, и та, придя в движение, медленно и уверенно закрылась.

Это была отвратительная смерть. Дверь, словно пушечное ядро, смела Лекока со своего пути и, презрев препятствие в виде головы Приятеля-Тулонца, захлопнулась. Раздавленная голова скрылась в недрах сейфа, оставив лежать рядом изуродованное тело…

Андре Мэйнотт без чувств распростерся на полу.

Сдавленным голосом баронесса Шварц спросила:

– Он мертв?

– Нет, – ответил Ролан, приложив ухо к груди Андре. Тогда она опустилась на колени возле умирающего у ее ног барона Шварца.

– Я был прав, что не стал убивать себя сам, – прошептал барон.

Андре не ошибся: у барона было сердце. Умирающий прижал свои пересохшие губы к прекрасным рукам Жюли и едва слышно произнес:

– Пред Господом, которому известно, как я вас любил, клянусь, что я не виновен, но…

Последние слова банкира потонули в предсмертном хрипе. Пуля перебила ему сонную артерию.

Бал в особняке Шварцев подходил к концу; как обычно, веселье завершалось под звуки музыки, способные заглушить даже раскаты грома.

Тем временем по зале расползался зловещий слушок. Двое бледных как мел мужчин подошли к высокопоставленному лицу, чье инкогнито мы продолжаем хранить.

Затем во все стороны побежали слова:

– Барон Шварц мертв. Черные Мантии…

Эпилог

I

СПЕКТАКЛЬ

Таково было приблизительное содержание огромной афиши траурного цвета с большим белым квадратом посредине, где, помимо прочего, стояло:

«В роли графини Фра Дьяволо дебютирует мадемуазель Тальма-Россиньоль».