Лесной бродяга, стр. 86

С этими словами Диас направился к дону Эстебану и быстро развязал связывавшие его путы. Герцог, и в плену не утративший своего величавого вида, молча поднялся с земли.

Тем временем Фабиан под гнетом тяжких, грустных мыслей сел немного поодаль, внутренне страдая от своей горестной победы. Хосе отвернулся, чтобы не смущать его, и, казалось, внимательно следил за движением тумана над вершинами Туманных гор. Что же касается Красного Карабина, то он, оставаясь в своей обычной спокойной позе, не сводил глаз с молодого человека, и в его огорченном озабоченном взгляде отражались скорбные и мучительные думы, омрачавшие юное чело его возлюбленного сына.

Прошло еще несколько минут тягостного молчания. Наконец Фабиан, стряхнув овладевшую им грусть, сделал знак Хосе и Розбуа вернуться к подножию пирамиды и привести туда графа де Медиана. Наступило время торжественного суда.

Старший де Медиана, по внешности все так же надменный и спокойный, а в душе весь кипя от бешенства, что все его планы рушатся как раз накануне их осуществления, медленно подошел к нашим друзьям. В нескольких шагах за знатным испанцем, в почтительной позе, с низко опущенной головой и удрученным видом, стоял Диас. Фабиан медленно пошел навстречу своему дяде.

— Сеньор граф де Медиана, как видите, мне известно, кто вы такой! — проговорил он, останавливаясь в двух шагах от испанца. Испанский гранд также остановился. — И сами вы также прекрасно знаете, кто я! — продолжал Фабиан.

Дон Антонио не шевельнулся; выпрямившись во весь рост, он стоял точно каменное изваяние, не отвечая вежливостью на вежливость своего племянника.

— Я пользуюсь привилегией оставаться с покрытой головой в присутствии короля Испании и потому сохраню за собой это право и по отношению к вам, — гордо проговорил он наконец. — Кроме того, я пользуюсь правом отвечать лишь тогда, когда я пожелаю этого или когда считаю нужным, и это право также сохраню за собой в данном случае! Довожу это до вашего сведения, сеньоры!

Несмотря на столь высокомерное заявление, дон Антонио невольно подумал о том, как велика дистанция между ставшим его судьей юношей и тем малышом, который двадцать два года назад плакал в кроватке спальни замка Эланчови. Неоперившийся птенец стал могучим орлом и держал его теперь в своих когтях.

Взоры обоих представителей рода де Медиана скрестились, подобно боевым клинкам, и стоявший в стороне Педро Диас с удивлением и все возрастающим уважением поглядывал на приемного сына Маркоса Арельяно, престиж которого вырастал буквально у него на глазах. Дерзкий искатель приключений с нетерпением ждал развязки разыгравшейся перед ним драмы.

Фабиан был от природы горд не менее чем дон Антонио.

— Пусть будет так, — кивнул он. — Вам также следует знать, что право сильного в пустыне далеко не пустой звук.

— Вы правы, — согласился дон Антонио. Несмотря на внешнее спокойствие, он внутренне содрогался от гнева и горя. — Поэтому-то я и скажу вам откровенно: я знаю о вас гораздо более того, что некий злой дух возвратил вас к жизни, чтобы вы встали неодолимой преградой на пути к моей цели! Вы, вы…

Бешеная ненависть захлестнула испанца, помешав ему продолжать.

Гордый отпрыск древнего рода побледнел, но молча проглотил обиду, нанесенную ему убийцей его матери.

— Итак, вам нечего больше сказать? Вы предпочитаете видеть меня тем, кем я кажусь вам сейчас?

— Возможно, вы еще и убийца, — презрительно усмехнулся дон Антонио и отвернулся от Фабиана, показывая всем своим видом, что не желает иметь с ним дела.

В продолжение разговора близких родственников Розбуа и Хосе стояли чуть поодаль.

— Подойди, пожалуйста, Хосе, — обратился Фабиан к бывшему микелету, усилием воли заставляя себя сохранять спокойствие. — Объясни испанскому гранду, кто я!

Если дон Антонио и сомневался еще относительно замыслов тех, в чьих руках он оказался, то его сомнения рассеялись при одном виде мрачного и решительного выражения лица подошедшего Хосе. Оно породило в душе старшего де Медиана недоброе предчувствие. Он вздрогнул, но не опустил взора, встретив исполненный откровенной ненависти взгляд соотечественника с непоколебимым спокойствием и истинно испанской надменностью.

Хосе усмехнулся.

— Стоило ли вам, граф, посылать меня на галеры в Сеуту, чтобы в конце концов встретиться здесь, за тысячи миль от Средиземного моря со мной и родным племянником, мать которого вы убили или приказали убить со зверской жестокостью! Не ведаю, угодно ли будет графу Фабиану де Медиана даровать вам прощение, но лично я, — он ударил прикладом винтовки о землю, — я поклялся на кресте не давать вам пощады.

Фабиан укоризненно взглянул на Хосе и, повернувшись к дяде, твердо сказал:

— Граф, вы стоите здесь не перед убийцами, а перед судьями, и смею вас заверить, что Хосе этого не забудет!

— Перед судьями? — презрительно переспросил дон Антонио. — Не много ли на себя берете, сеньоры? Право судить меня я признаю только за испанским королем и собранием грандов, а не за каким-то беглым каторжником или нищим, присвоившим себе не принадлежащий ему титул. Здесь нет ни одного де Медиана, кроме меня, и потому судите сколько вам угодно, я не намерен вам отвечать.

— Тем не менее я буду вашим судьей, — спокойно проговорил Фабиан, — и судьей беспристрастным и нелицеприятным, ибо я беру Господа Бога в свидетели, что с этого момента в моем сердце нет ни вражды, ни ненависти к вам.

В тоне и в голосе, какими были сказаны эти слова, слышалось столько прямодушия и искренности, что лицо де Медиана неожиданно утратило свое прежнее выражение мрачного недоверия. Луч надежды мелькнул в его глазах, и герцог вдруг вспомнил, что он стоит перед лицом своего наследника, которого даже оплакивал однажды. Поэтому он теперь менее резко спросил, обращаясь к нему:

— В чем же обвиняют меня?

— Это вы сейчас узнаете! — последовал ответ Фабиана.

XIV. СУД ЛИНЧА

На необозримых просторах Америки почти повсеместно действует жестокий суд, суд Линча; страшен он не тем единственным принципом, который гласит: «Око за око, зуб за зуб и кровь за кровь», а, главным образом, тем, что те, кто применяет его на других, присваивают себе право, не принадлежащее им, и потерпевшая сторона провозглашает себя судьей в своем же деле, то есть является одновременно и обвинителем и судьей, затем сама же приводит в исполнение произнесенный ею приговор. Таков суд Линча!

В беспредельных пустынях Америки суд этот беспощадно применяется всеми: белыми против белых и негров, индейцами против белых и белыми против индейцев.

Цивилизованные страны изменили до некоторой степени форму применения этого ужасного закона, удержав его только для уголовных преступлений; но дикое население пустыни все еще продолжает применять без каких-либо ограничений. Пред таким-то судом и пришлось предстать дону Антонио де Медиана.

Фабиан указал обвиняемому на одну из плоских каменных плит, напоминавших надгробные могильные плиты на наших кладбищах, которыми была усеяна окрестность, и, предложив ему знаком сесть, сам опустился на другую такую же плиту. Таким образом, получился почти правильный треугольник, третий угол которого представлял собой канадец и его товарищ, также разместившиеся на плитах.

— Не подобает обвиняемому садиться в присутствии своих судей! — с едкой насмешкой проговорил дон Антонио. — Я буду стоять.

Но и это не задело Фабиана, решившего до конца выдержать свою роль.

— Как вам будет угодно, — бесстрастно проговорил он и умолк, ожидая, пока Диас — единственный из всех присутствующих беспристрастный человек, усаживался поблизости, так чтобы все слышать и видеть. Он сохранял невозмутимый вид присяжного, намеревавшегося высказать свое мнение после судебного разбирательства.

Фабиан начал:

— Вы сейчас узнаете, граф, в каком преступлении вас обвиняют. Учтите, я здесь всего лишь судья. Я заслушаю стороны и на основании их показаний вынесу вам приговор. — Он на несколько мгновений задумался, потом спросил: — Вы тот самый человек, которого в Испании знают как графа Антонио де Медиана?