Лесной бродяга, стр. 24

Все сошли с лошадей и последовали за хозяином в дом, кроме Кучильо, оставшегося на дворе из уважения к своему начальнику и ради своей лошади, которую он сам хотел поставить в конюшню. Затем он присоединился к двум своим товарищам, занявшим отдельную комнату. Тибурсио вошел в гостиную вслед за доном Эстебаном и сенатором, он был бледен, и сердце его усиленно билось.

Все потемнело в глазах Тибурсио при входе в этот зал. Прямо перед ним сидела та, при сравнении с которою бледнела всякая красота. Цвет ее прелестных губок был ярче цвета гранатов, в изобилии стоявших на столах, а ее щечки пылали ярче роз. На голове девушки было наброшено кружевное розовое ребозо [35], через которое сквозили блестящие черные косы, обвивавшие кругом ее очаровательную головку. Узкий шарф закрывал ее плечи, подчеркивая изящность бюста, пышные контуры которого рельефно вырисовывались благодаря перетягивавшему стройную фигуру яркому кушаку. Руки ослепительной белизны поражали безукоризненной красотой своих форм.

Она встретила Тибурсио с приветливой улыбкой, хотя и не без некоторой снисходительности.

Тибурсио невольно вздохнул при мысли, что его заставила явиться сюда смерть матери, да и прием, оказанный ему молодой девушкой, был далек от сердечности прежних встреч. Он бросил грустный взгляд на свой поношенный костюм, составлявший резкий контраст с изящной одеждой испанца и сенатора.

Пока дон Эстебан со свойственной ему изысканной вежливостью беседовал с хозяином, сенатор пожирал глазами его прекрасную дочь и выражал ей свое восхищение вычурными комплиментами, впрочем, последние казались просто-таки топорными в сравнении с лестными замечаниями, сделанными в адрес красавицы сеньором де Аречизой, в каждом слове которого чувствовалась утонченность светского человека.

Молодая девушка принимала эту дань восхищения далеко не с той высокомерной улыбкой, с какой она обращалась к Тибурсио. Бедный влюбленный с отчаянием и завистью следил за непринужденной беседой своих соперников, внимание которых разрумянило щечки Розариты, заставляло блестеть ее глазки и волноваться грудь.

Она, казалось, испытывала наивную радость деревенской кокетки, выслушивающей комплименты важного сеньора с сознанием, что они вполне ею заслужены.

Дон Эстебан легко читал на выразительном лице Тибурсио волновавшие его чувства и невольно сравнивал его мужественную красоту с заурядной наружностью сенатора; брови испанца сдвигались при мысли, что его планы могут расстроиться вследствие появление этого неожиданного соперника, и глаза загорались мрачным огнем.

Мало-помалу он перестал принимать участие в разговоре и погрузился в глубокую думу.

На прелестное личико Розариты также набежала грустная тень, и только дон Августин и сенатор продолжали весело беседовать, вполне довольные друг другом. В эту минуту в залу вошел в сопровождении Барахи Кучильо, чтобы выразить свое почтение хозяину. Их прибытие произвело маленькое замешательство, которым Тибурсио воспользовался, чтобы подойти к донье Розарии.

— Я готов отдать жизнь, сеньорита, — проговорил он тихим умоляющим голосом, — за несколько минут разговора с вами наедине! Мне необходимо сообщить очень важные новости!

Девушка с удивлением взглянула на молодого человека, хотя прежние дружеские отношения и свобода мексиканских нравов могли до некоторой степени извинить его смелость. Розарита сделала пренебрежительное движение губками и промолчала. Тибурсио умоляюще смотрел на нее, и красавица, казалось, смилостивилась; она задумалась всего на несколько мгновений и затем быстро приняла решение.

— Сегодня в десять вечера я жду вас возле окна своей комнаты.

В эту минуту, когда слова красавицы донеслись, как дивная мелодия, до слуха Тибурсио, в гостиную вошел слуга и доложил, что ужин подан. Все поднялись и перешли в столовую.

Посреди столовой стоял громадный роскошно сервированный стол, ярко освещенный колеблющимся от ночного ветерка пламенем свечей в высоких хрустальных подсвечниках, сверкало старинное массивное серебро. Стол ломился от бесчисленного количества кушаний, которые всем, кроме дона Эстебана, показались идеалом совершенства кулинарного искусства, — но меню было составлено так странно, что всякому европейцу показалось бы профанацией гастрономии.

На одном конце стола поместились дон Августин, его дочь, дон Эстебан, сенатор и капеллан гасиенды. Тибурсио, Ороче, Педро Диас и Кучильо уселись на другом конце. Капеллан прочел Benedicite [36]. Голос его напомнил бедному сироте об его недавней тяжелой утрате, которую ему удалось на некоторое время забыть под влиянием новых впечатлений. Снова воображение перенесло его в бедную хижину, где тот же голос небрежно бормотал над умирающей отходные молитвы; теперь этот голос звучал торжественно и медленно в честь собравшихся почетных гостей.

Ужин прошел шумно и весело. В основном обсуждали предстоящую экспедицию, которой все желали успеха и пили за здоровье ее руководителя. Под конец ужина принесли громадные стеклянные кубки с водой, которые по очереди обошли всех присутствующих, и каждый должен был выпить несколько глотков.

— Прежде чем нам разойтись, господа, — воскликнул хозяин, — имею честь пригласить вас завтра утром на охоту за мустангами!

Все гости изъявили полное согласие, со счастливой уверенностью, свойственной сытно поужинавшим людям, что будущее находится в их власти.

Что касается Тибурсио, то он едва касался подаваемых ему блюд: ревность мучила его. Он с ненавистью наблюдал за доном Эстебаном, который осыпал Розариту любезностями и весь ужин не переставал ухаживать за ней. Испанец тоже наблюдал за Тибурсио, внушавшим ему некоторые сомнения. Когда все встали из-за стола, Тибурсио поспешил в отведенную ему комнату.

Вскоре все успокоилось, даже слуги разошлись по своим каморкам, и огромное здание, которое еще недавно оглашалось веселыми голосами и смехом, погрузилось в невозмутимую тишину, как будто все обитатели его заснули крепким сном.

Однако такое предположение оказалось далеким от истины.

X. ВЕЧЕР НА ГАСИЕНДЕ

Пройдя в свою комнату, Тибурсио с нетерпением начал ожидать назначенного ему Розарией часа свидания. Он присел к открытому окну и вперил рассеянный взор в открывшуюся перед ним картину. Луна освещала ярким светом дорогу, которая казалась длинной белой лентой, пересекающей равнину и теряющейся в темноте леса. Глубокое спокойствие воцарилось в природе, и только легкий ночной ветерок шевелил серебристую листву вершин деревьев. Это был час, когда лесные обитатели чувствуют себя вполне владыками леса и выходят из своих логовищ. Изредка раздавался глухой рев быка, чующего приближение ночных хищников, и затем все снова смолкало; лишь из глубины гасиенды долетали грустные звуки мандолины, которые только одни и нарушали ночную тишь.

Час этот располагал как к любовным мечтаниям, так и к серьезным размышлениям; те и другие теснились в голове Тибурсио. Как у всех людей, выросших в одиночестве, в душе у него сохранился большой запас мечтательности, соединенной с энергией и деятельностью, вследствие постоянно окружавших его опасностей. Настоящее его положение требовало от него участия и тех и других сил души. Юноша чувствовал, что любви его грозит удар; холодность Розариты служила к тому предвестием, кроме того, инстинкт предупреждал его, что он окружен врагами.

От таких грустных размышлений Тибурсио отвлекло одно обстоятельство: он неожиданно заметил под сводами леса свет, казавшийся слабым благодаря сиянию луны; свет дрожал, пробиваясь между колеблемой ветром листвой, но оставался на одном месте; следовательно, это был разведенный какими-нибудь путниками костер.

«Так близко от гасиенды! — подумал Тибурсио. — Что бы это значило? Раз эти люди не пришли сюда попросить приюта на ночь, значит, у них есть веские причины на то. А может, это неизвестные друзья, которых небо посылает тому, кто в них нуждается? Те, кто находится со мной под одной кровлей, Кучильо, дон Эстебан и этот самонадеянный сенатор — скорее мои враги. Почему бы этим людям, предпочитающим небесный свод всякой другой кровле, не оказаться моими друзьями?»