Счастье™, стр. 3

– Экзистенциальные глаза, – так однажды (образно) выразился Эдвин.

– Карие, – откликнулась Мэй, – ты путаешь карие глаза с французской философией.

– Возможно, – ответил он, – а может, и нет.

Мэй постоянно металась от одной диеты к другой, что долго озадачивало Эдвина. При таких экзистенциальных глазах – зачем сидеть на диете?

Ко всему прочему, Мэй обладала неуловимой субстанцией, называемой «сила». Сила окружала ее и пропитывала; такова была ее личная марка духов. Отчасти это объяснялось положением Мэй в «Сутенире», но, что важнее, она пользовалась Благосклонным Вниманием самого Издателя («а также его яйцами», по мнению одного ехидного редактора). Мэй Уэзерхилл, менеджер среднего звена, поверенная главного исполнительного директора, руководитель отдела, наняла Эдвина де Вальва на работу и столь же легко могла его уволить. В любую минуту, в мгновение ока, почти по капризу – и бог свидетель, поводов для этого Эдвин давал предостаточно. Но она его не увольняла. Никогда не угрожала ему – ни открытым текстом, ни намеком, потому что… в общем, из-за того Случая на Турбазе «Шератон Тимберленд». После которого все изменилось.

Это произошло во время книжной конференции на севере штата, когда, опьяненные шампанским и дурачествами, Эдвин и Мэй, хихикая, повалились на кровать (просто по-дружески). А потом, как несложно догадаться, шумно дыша, быстро раздели друг друга и принялись слизывать пот друг у друга с шеи (уже совсем не по-дружески). На следующий день во время нудной лекции «известного автора» (или, возможно, это был известный агент) по бедру Мэй медленно потекла струйка – «Эдова сущность», так сказать, – и она поняла: между ними уже ничего не будет прежним.

Они об этом эпизоде не говорили. Кружили вокруг да около, балансируя почти над пропастью, но никогда не произносили вслух этих слов, ставших теперь анафемой: «Шератон Тимберленд». Это стало их Аламо, их Ватерлоо, синекдохой водораздела их дружбы.

Недавно Мэй отредактировала для «Сутенира» причудливый словарь под названием «Непереводимости», где остроумно объяснялись термины, которых нет в английском языке. Целые чувства, целые понятия остались невыраженными только потому, что для них еще не придумали слово. Например, «mono-no-aware?», «печаль вещей» – по-японски это означает некое страстное чувство, которое таится повсюду за внешней стороной жизни. А, скажем, термин «mokita» на языке киривина Новой Гвинеи – «правда, о которой не говорят». Речь идет о молчаливом согласии не говорить о том, что всем известно, как, например, пристрастие к алкоголю тетушки Луизы или скрытая гомосексуальность дядюшки Фреда. Или Случай в «Шератон Тимберленд». Как и то, что Эдвин женат. Все это – «мокита». Что сближало и разделяло Эдвина и Мэй: тонкая, непроницаемая стена «мокиты».

«Он женат, он женат», – повторяла Мэй, когда понимала, что теряет над собой контроль. Когда хотелось нежно погладить его по шее. «Он женат». Чем чаще она повторяла эти слова, тем сексуальнее они звучали.

– Да, мы брали стажера. – Мэй благодарно улыбнулась, когда Эдвин поставил перед ней чашку кофе. Это была, понятное дело, не многозначительная и уж, конечно, не кокетливая улыбка – она просто говорила: «Я знаю, почему ты приносишь мне каждый день кофе. И ты знаешь, что я это знаю. И все же мне это по душе». (Улыбка Мэй многое могла выразить.)

– Почему же стажер не занимается этой макулатурой? – спросил Эдвин. – Трудно класть отказы в конверт?

– Она ушла. Мистер Мид велел ей вымыть его машину и съездить в прачечную. А она под словами «начальная должность в книгоиздании», оказывается, имела в виду что-то более творческое. Сейчас, похоже, чистит в доках загоны для скота. Говорит, разница небольшая.

Эдвин сделал глоток.

– Чертовы стажеры. Куда девалась старая добрая трудовая этика?

Сливки его мокко-латте рассвернулись – если можно так выразиться, – образовав не вполне мерзкое нефтяное пятно ненасыщенного жира. У Луи неподражаемые капуччины – если, конечно, так говорят о капуччино во множественном числе.

– Пока не найдем кого-нибудь нового, – сказала Мэй, – нам всем придется впрячься. Я собрала прошлонедельные поступления – около ста сорока рукописей и примерно столько же заявок – и разделила все между редакторами, более-менее наобум. У тебя, наверное, их с десяток, и для ответов, естественно, я распечатала тебе пачку бланков «по тщательном рассмотрении».

– Но почему мы должны страдать? Нельзя нанять дрессированного гамадрила?

– Помнишь генерала? Когда он без всякого агента просто подсунул под дверь свое предложение – цитирую – «взгляда изнутри на войну в Косово»? Помнишь, как быстро мы крутнулись?

– А, ну да, генерал. Сам Бешеный Пес Маллиган. Такое не забывается. Последняя натовская бомба еще не коснулась земли, а «Операция „Балканский Орел“» уже на лотках. Мы на неделю обскакали «Даблдей» и «Бэнтам». Это было…

– Великолепно?

– Нет, я не то слово ищу… Это было ужасно. Совершенно ужасно. Для меня «Балканский Орел» стал одновременно апексом и надиром мусорного книгоиздания.

– Апекс? Надир? Обожаю твой грязный язык. – Сказав это, она тут же пожалела. Стереть бы всю фразу клавишей возврата. – Эдвин, за работу, хорошо? Разгреби побыстрее, а то на подходе еще.

– Самотек неостановим, да? – Это была скорее констатация факта, а не вопрос.

– Точно, – ответила Мэй. – Ненужные, непрошеные мечты – клеймо цивилизации. Самотек – один из неуничтожимых элементов нашей жизни. Представь себя… ну, не знаю… Сизифом с лопатой. И не забудь: планерка в десять.

– О господи. Наш Мозгоеб уже вернулся?

– Эдвин! Ты не должен давать ему такое определение. Ты же дипломированный филолог, твой репертуар должен быть поизящнее.

– Прости. Меа culpa. Mea maxima culpa [2]. Я имел в виду: наш Говноед уже на месте?

Мэй вздохнула. Так вздыхает человек, уже отчаявшийся достигнуть недостижимого.

– Да, мистер Мид вернулся. Прилетел рано утром и собирает всех во втором конференц-зале в десять часов – ровно в десять.

– Понял. В два часа в десятой комнате.

– До свидания, Эдвин.

Он направился к выходу, но остановился.

– А почему у тебя нет самотека?

– То есть?

– Когда ты раздавала рукописи, почему не оставила немного себе? Пострадать со всеми вместе из солидарности?

– Я уже пострадала. Взяла в пятницу домой тридцать штук и десяток заявок. Сидела с ними весь вечер.

– А-а, понятно. – Эдвин сделал паузу лишь чуточку длиннее, чем нужно. Но достаточную, чтобы фраза повисла в воздухе. Чтобы подчеркнуть тот факт, что Мэй провела вечер одна, с кошкой, читая заявки и непрошеные рукописи. – Ладно, я… э-э… к себе, – сказал он. – Планерка через полчаса. К тому времени разделаюсь, наверное, с половиной.

Мэй посмотрела ему вслед. Выпила кофе. И подумала о множестве «мокит», которые заполняют нашу жизнь, придают ей форму и содержание.

Глава вторая

Эдвин де Вальв взял манускрипт с вершины бумажной башни. Под рукой лежала пачка отказов, готовых в любую минуту отправиться в путь.

Первое письмо от автора из Вермонта начиналось так: «Здравствуйте, мистер Джонс!» (Джонс – вымышленное имя, которым назывались все, если писатель звонил и требовал соединить его с «редактором по заключению контрактов». А надпись на корреспонденции «Мистеру Джонсу, срочно!» сигнализировала о том, что для данной рукописи лучшее место – стопка макулатуры.)

«Здравствуйте, мистер Джонс! Я создал художественный роман о…» Дальше Эдвин читать не стал.

От имени «Сутенир Инк.» хочу поблагодарить Вас за чрезвычайно интересное предложение. Но, к сожалению, после внимательного рассмотрения…

Эдвин взял следующую рукопись. «Уважаемый мистер Джонс, прилагаю свой роман „Луны Тхокстх-Акуогкснира“. Это первая часть трехчастной трилогии, которая…»

…после долгого обсуждения мы пришли к выводу, что Ваша книга, к сожалению, не отвечает насущным задачам издательства.