Книга Одиночеств, стр. 27
А взрослые сидели за столом, ели еду и пили напитки. На следующий день у них были похмелье и изжога, но праздником они оставались довольны. Все как у людей, дескать.
И стоило вообще затевать всю эту канитель с революцией?
Оно ведь так выходит, что сколько невинной кровищи ведрами ни пей, а дело непременно кончится тем, что детей выпустят во двор нарядными, а взрослые люди выпьют и съедят больше, чем обычно.
Революции, выходит, нужны, чтобы диетологам насолить.
Иного предназначения у революций, как понимаю я, нет.
Эта книга посвящается М.,
чьи ежеутренние страдания подвигли меня придумать и провозгласить вот эту декларацию прав совиного народа:
Все, хватит.
Надоело мне ваше утро.
Ночные магазины, аптеки, кафе и рестораны, хвала Аллаху, уже есть.
Заправочные станции и железнодорожные кассы работают круглосуточно.
И еще много чего работает круглосуточно.
Все это, конечно, хорошо.
Но вся эта лафа — исключительно для удовлетворения потребительских нужд.
А ведь людям приходится не только жрать и заправлять автомобили, но еще работать, учиться, заниматься какими-то дурацкими делами, общаться с государственными учреждениями, назначать свидания водопроводчикам и т. п.
Все это мы, совы, в лучшем случае похериваем. В худшем случае мы от этого умираем молодыми.
Пора бы уже адаптировать общественную жизнь к нашим совиным потребностям.
В каждой уважающей себя организации должен быть специально обученный ночной сотрудник (или несколько), с той же квалификацией и полномочиями, что и дневные.
Ночная смена должна появиться в государственных и правительственных организациях. В первую очередь — в органах государственной власти. Могу спорить, ночной парламент, законно избранный на ночных выборах, будет не таким позорищем, как нынешний, дневной. Вполне может сложиться так, что с шести вечера до шести утра мы будем жить по более-менее разумным законам. (Жаворонкам кусочек такой хорошей жизни тоже, между прочим, перепадет, пусть не отчаиваются.)
В школах должна быть ночная смена, где совы-учителя учат сов-детей. (Только не говорите, что сов-детей не бывает: мы бываем. И перевоспитанию не поддаемся. Вот такие у нас хреновые биоритмы.)
В университетах да ПТУ всяческих и подавно должна быть ночная смена.
О курсах кройки и шитья вообще молчу.
И так далее.
По мере перехода организаций на круглосуточный режим, постепенно найдется достойная работа для сов всех профессий и склонностей.
Ночная и дневная цивилизации будут, как мне кажется, мирно и приятно уживаться друг с другом. Мы наконец перестанем друг друга раздражать. Возможно, мы даже возлюбим друг друга и станем назначать друг другу свидания в сумерках. Дивная гармония воцарится тогда среди человеков.
Предлагаю уважаемому человечеству приступить к выполнению моей разумной социальной программы немедленно.
В противном случае я за себя не ручаюсь (и другим не советую).
Эта книга посвящается Мишке,
который говорил, что жизнь человечья бывает двух разновидностей: или просранная, или проебанная.
И пояснял: просранная — это когда скучно было жить. А проебанная, соответственно, если было весело.
Эта книга посвящается хорошей девушке Лике,
которая показала мне живого гермафродита.
Произошло это давным-давно, когда на земле еще была савецкая власть, в связи с чем мы все готовились умереть молодыми.
Сначала мы просто беседовали: я, хорошая девушка Лика и интеллектуальный грузчик Петя, который работал по совместительству в рыбном магазине и в кафе-гадюшнике, чтобы зарабатывать деньги на книги по философии, коньяк и блядей. Но в тот момент блядей вроде бы поблизости не было. Сплошная философия. И, конечно, коньяк.
Мели мы, надо понимать, абсолютную, хрустальную чушь. Такую чушь я теперь, пожалуй, даже на условиях побуквенной оплаты не воспроизведу. Что-то о совершенном человеке, каким якобы являлся гермафродит, пока его, беднягу, не расфигачили на две половозрелые половинки.
То есть это мы с интеллектуальным грузчиком Петей восхваляли гермафродитское совершенство. А хорошая девушка Лика нас внимательно слушала — до поры до времени. Наконец не выдержала. «Пошли, — говорит. — Сейчас я вам покажу ваш венец творения».
И мы ушли из Петиного кафе-гадюшника и отправились к рынку, где, если верить Лике, водился совершенный зверь-гермафродит.
Мы нашли его возле бочки с пивом. Гермафродит был жирен, грудаст и небрит. Он похмелялся пивом и вяло матерился высоким бабьим голосом. Мы с интеллектуальным грузчиком Петей, конечно, огорчились.
Возвращаясь в кафе-гадюшник, мы уныло молчали. Лика и та опечалилась, хотя вроде бы прежде регулярно созерцала опустившегося гермафродита да и сторонницей теории о золотом веке двуполых существ никогда не являлась.
— Это что же за жизнь такая хуёвая?! - Петю наконец прорвало. — Это что же такое творится, если гермафродит, венец творения, так хуево выглядит, да еще и пиво из бочки покупает?!
На исходе дня, когда коньяк уже кончился, а Петины бляди еще не начались, мы единодушно решили, что во всем виновата савецкая власть. Замучила, понимаешь, последнего венца. Сукиблядикоммунисты. Ненавидим.
И как-то даже, знаете ли, полегчало.
Эта книга посвящается Майке,
которая однажды, выпив молодого вина, стала нежная, с бездонными глазами. Подошла ко мне, обняла, голову на плечо положила, только что не замурлыкала.
— Ты, — говорю, — как напьешься, такая ласковая.
— А трезвая я разве неласковая? — удивляется.
— Трезвая ты суровая, как римский легионер.
— Ну, — говорит, — если тебе нравится, я буду каждый день напиваться. Я буду стараться и много, много пить.
— Вот и умница, — отвечаю.
— Но ведь, если я буду каждый день напиваться, ты меня прогонишь, — вздыхает она.
Обдумываю ситуацию, соглашаюсь:
— Пожалуй, прогоню. Но это не страшно. Всякая великая любовь должна заканчиваться трагично, это же классика.
На том и порешили.
Эта книга посвящается моей маме,
которая вечно говорила: «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступили с тобой».
Этот христианнейший из родительских советов имел воистину страшные последствия.
Мне тогда казалось, что мама дурного не присоветует. А мне больше всего на свете хотелось найти хорошее приключение на свою задницу. Чтобы кто-то веселый и безбашенный пришел и позвал, скажем, на необитаемый остров какой. Или там в партизанский отряд, или в страну фей хотя бы на худой-то конец.
Ну вот я и… Ага.
Мама, конечно, имела в виду совсем другое.
Сколько соседских детей были уведены мною в темный лес — вспомнить страшно! С иными, самыми храбрыми, мы совершали вылазки в каменные джунгли и ничего, уцелели.
Родителей наших кондратий хватил бы, если бы они узнали, что мы, дошкольники, катаемся на электричках и трамваях по берлинским окраинам, за пределами безопасного военного городка. Зайцами, ясен пень.
Моих последователей иногда ловили на горячем и побивали ременьями, но ни один не предал меня, как ни странно. Во всяком случае, мне, первопричине всех бед, ни разу не влетело за все эти несанкционированные исходы из родных Египтов.
Потом уже, много позже, когда не было рядом ни мам, ни пап, ни прочих добрых советчиков, родилась новая формула: делай для других то, чего никто никогда не делал для тебя. Чего не имеешь — отдай, как-то так. Это вполне совершенная формула моих отношений с миром. Она меня обуздывает, уравновешивает и равномерно распрыскивает по газонам.