Книга русских инородных сказок - 1, стр. 13

СКАЗКА ПРО СЫРКОВУЮ МАССУ С ИЗЮМОМ. 23% ЖИРНОСТИ

Ну, например, сырковая масса, в холодильнике, темно, как появилась — не помнит, помнит только, что сначала крутило и било, потом запеленали, несли, покачивалась, потом заснула. Проснулась — вокруг все темное, гудит что-то, и холодно, холодно. И со всех сторон стиснута чем-то, ни встать, ни позу поменять. Вокруг переговариваются. «А скажите, какой у вас срок годности?» — «У меня до июня 2003 года, а у вас?» — «Ах, какая вы здоровая пища! А я уже что-то чувствую не то, в боку покалывает, знаете, и что-то уже дня два на воздухе не был…» — «Да, то ли дело раньше…»

Массе, допустим, известен срок ее годности, допустим. Три дня в сухом прохладном месте, да. Очевидно. 23% жирности. Она робко пытается вступить в беседу, не видя соседей, но говорить особенно не о чем. Здешние новости ее не очень занимают.

Где-то недалеко обнаруживаются ее дальние родственники — уже давно лежащий творог и пакетик с изюмом, не вскрытый. Творог откровенно попахивает и вообще ведет себя по-хамски — ко всем пристает, рассказывает историю своей жизни, отпускает глупые шутки. Изюм молчит.

Вдруг вспыхивает солнце, освещая потеки воды на белой стене, ослепительно белые глыбы, блестящую фольгу, целый мир. Сырковую массу вынимают. Менять пеленки. Вероятно. Да. Некоторое время она находится где-то в огромном мире, она летит, свет режет ей глаза, тепло разъедает ее, она вздыхает, плавится, мучительно ощущает, как кто-то словно отнимает у нее часть души, отрезает от нее кусок, берет лучшее, что у нее есть. Головокружение, как после потери крови. Она как будто уменьшается, не в силах противостоять этому жестокому миру. Ну. Как-то так, да. Теряет сознание.

Очнувшись, она вновь оказывается в темноте. Слегка дрожит. Что-то изменилось в мире, одежда уже не сковывает ее, творог пахнет все сильнее, уже не комментирует истории соседей. Соевый соус, чтобы скоротать время, рассказывает ей, что в Китае есть казнь «тысяча кусочков» — это когда от кого-нибудь отрезают тысячу кусочков и, когда отрезают последний, ты умираешь. «А что такое „умираешь“?» — спрашивает масса. «Это когда заканчивается твой срок годности. Или когда вообще все заканчивается», — туманно отвечает соус. «А что такое Китай?» — спрашивает масса, мучаясь своей глупостью. «Это моя родина», — отвечает соевый соус и надолго замолкает.

Изредка вспыхивает свет, она закрывает глаза, пытаясь подготовиться к неизбежному, но всякий раз эта сила обходит ее. Исчезает кто-то из соседей. Сыр — он возвращается через некоторое время потрепанным, унылым, каким-то маленьким. Изюм — этот исчезает навсегда. Кто-то с нижних этажей — мимо мелькает огромное, кричащее «Морковку надо тебе в суп?» Массу передергивает.

Ее выносят на свет еще раз, снова полет, ощущение, что душа ее полностью в чьей-то власти, снова головокружение. Она опять теряет сознание. На этот раз ей удается очнуться быстро. Но она больше не чувствует себя собой. Как будто ее раздробили на тысячу кусочков, и 999 из них уже кончились, и остался только один, последний, маленький и одинокий в этом холодном темном мире.

Потом долгое время ничего не происходит, все спят, только сыр тихо спрашивает у нее: «Тебе не кажется, что с творогом что-то не то?» Ей кажется, но она не хочет говорить о родственнике ничего плохого. Не хочет. «Он, я думаю, умирает», — продолжает шептать сыр. Масса вздыхает, молчит. Через какое-то время она окликает творог, но тот не отзывается. Запах становится все сильнее. «Он умер», — говорит масса. Она не знает, что именно случилось с творогом, но слово «умер» кажется вполне подходящим. «Труп, господи, у нас тут труп! — сыр бьется в дверь, кричит все громче. — Вызовите кого-нибудь! Тут труп, слышите?»

Вспыхивает яркий свет, масса остатками глаз видит словно бы длинный тоннель, в конце которого — ослепительная белая фигура. Фигура протягивает к ней огромные руки, произносит огромным голосом: «Тут еще немножко осталось», — и наступает огромная, бесконечная, последняя чернота, но масса еще успевает понять, что это и есть «умираешь», это и есть «срок годности», это и есть «Китай».

Розенкранц&Гильденстерн

ПРО ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ

Г-н . Однажды утром я проснулся и обнаружил, что ничего нет. В карманах халата не было конфетных оберток с ночи, а вопрос о том, почему меня никто не любит, перестал меня занимать. Лишь на тумбочке валялось неначатое Все Остальное. Бледный, я кое-как отразился в трельяже и решил немедленно избавиться от Всего Остального, ибо если бы не было совсем ничего и с утра меня нашли на голой вершине в одной мокрой простыне, а от тела бы вовсю шел пар, то народному хозяйству Гималаев было б гораздо больше пользы. В недобитой же своей эклектике я напоминал устрицу с переломом мускула-замыкателя: прощай, волевой стержень, прощай, энергичный протеин.

В общем, я быстро завернул Все Остальное в газетку и понес на базар. Стоял прекрасный декабрьский денек, меня била дрожь. Я никогда ничего не продавал, а приобретал только полные собрания Шекспира. Я чуть не упал в обморок, когда подошел первый покупатель. Упал я позднее, когда он отошел. Было то ли полнолуние, то ли айран-байрам, но только никто у меня Все Остальное не хотел брать. Вечером я стоял в клубах пара у подземки между бабусь с котятами, засунув Все Остальное в ушанку и прикрепив к нему вибрисы. Говорят, я пережил НЭП, транскрипцию и Пиночета, ежедневно пытаясь отделаться от Всего Остального, а потом спился и как-то, закусывая, вспомнил первого покупателя, подавился устрицей и умер. Ну а Все Остальное осталось…

Устрица . Это были самые неприятные ощущения. Впервые не я фильтровала жизнь, а она меня.

Первый покупатель . Жена часто посылает меня на базар за зеленью. А этого гада я хорошо помнил, он попал к нам после интервенции и то ли собирал антиквариат, то ли рисовал фальшивые карты, обманывая хронологов и дифференциальных геометров. Жена, сущая Морриган, провожает меня такими взглядами и криком, что василиски и прочая плесень расцветают на всех поверхностях в парадном, и все эти споры я выношу на своей спине в город. Поэтому я стараюсь не поворачиваться задом не только к любовницам, но и ко всем мирным жителям. Ну а гаду с его кульком не повезло тогда, да.

Все Остальное . Не надо думать обо мне плохо. Любовь, кровь и риторика не суть генераторы группы жизни. Жизнь состоит из устричных створок, из buddhism: meditations online, из неверных предсказаний времени и пространства, где всюду плотным образом тонут котята. Из ответов на все что угодно, написанных на стенах в парадном мироздания. Из вопроса, в конце концов, о том, когда, интересно, звон перестает осознавать себя звоном. А тот червячок, который сожрал всю память и принимается за свой хвост, шурша шоколадными фантиками, — что осознает он? Не надо, кстати, вообще ни о чем думать.