Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века, стр. 37
Князей и графов титуловали «СИЯТЕЛЬСТВАМИ».
Низшим дворянским титулом в России был БАРОН (для женщины — БАРОНЕССА), введенный тоже Петром I первоначально для высшего дворянства в Прибалтике. Поэтому после титула «барон» или «баронесса» мы привыкли слышать немецкую фамилию; среди литературных героев не случайны баронесса Штраль («Маскарад» Лермонтова), барон фон Клоц — тесть грибоедовского Репетилова, барон Муффель в «Рудине» Тургенева, барон Тузенбах в «Трех сестрах» Чехова.
У баронов формулы титулования не было, обращались к ним просто словами «господин барон».
К концу XVIII века, особенно при Павле I, в России стали появляться русские бароны — Строгановы, Скарятины, Черкасовы и другие.
В романе Л. Толстого «Воскресение» происходит следующий разговор:
«— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? — сказал адвокат, отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха».
Дворянские титулы от мужей передавались женам. Но если женщина, урожденная княжна или графиня, выходила замуж за некнязя и неграфа, то утрачивала свой родовой титул. Или же приобретала титул мужа. В рассказе Чехова «Княгиня» героиня говорит архимандриту: «Вы знаете, я замуж вышла… из графини стала княгиней». Могло быть и наоборот. Но если у мужа титула не было, то и жена становилась нетитулованной. Анна Каренина, урожденная княжна Облонская, выйдя замуж за нетитулованного Каренина, перестала быть княжной. К новой фамилии ей дозволялось добавлять в документах «урожденная княжна Облонская», то же писать на визитной карточке, но не более. «Ее сиятельством» Анну Каренину уже не титуловали.
Не земля, а души
До отмены крепостного права в 1861 году достаток помещика определялся не размерами земли, которой он владел, а числом крестьянских душ, ему принадлежавших. Количество земли считалось не столь существенным без работников, способных ее обработать, она не представляла собой столь высокой ценности.
Помещики разделялись на МЕЛКОПОМЕСТНЫХ (владевших душами числом до ста), СРЕДНЕПОМЕСТНЫХ, число душ которых исчислялось сотнями, и КРУПНЫХ (около тысячи и более душ). Итак, мерилом богатства была не величина поместья, а количество крепостных! В одном из рассказов Тургенева прямо говорится: «В то время цены имениям, как известно, определялись по душам».
Здесь надо иметь в виду, что счет велся по так называемым РЕВИЗСКИМ ДУШАМ, которыми считались одни мужчины. Реальное же количество «душ» было намного больше, если включать женщин и детей.
Вспомним, как Фамусов определял ценность жениха для Софьи:
Здесь «плохинький» — неказистый, невзрачный, «РОДОВЫЕ» — наследственные крепостные крестьяне. А в третьем действии Фамусов ожесточенно спорит с Хлестовой, триста или четыреста душ у Чацкого.
Количество крепостных душ у помещиков было самым различным, что видно и по литературе. Гоголевский Иван Федорович Шпонька владел 18-24 душами, однако поместье его процветало. У обедневшего Андрея Дубровского — 70 душ, у гоголевской Коробочки — 80, зато у скряги Плюшкина — 1000! У Арбенина в «Маскараде» Лермонтова — 3000 душ, столько же у Константина Левина в «Анне Карениной». У Арины Петровны («Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина) — 4000! Дед Езерского («Родословная моего героя» Пушкина) «имел двенадцать тысяч душ». А сам он (Езерский) «жалованьем жил / И регистратором служил» — таков резкий упадок дворянской семьи за каких-нибудь два поколения.
У дворян-непомещиков душ было совсем немного. Чичиков, решивший скупить 400 мертвых душ, владел всего двумя живыми — лакеем Петрушкой и кучером Селифаном. У капитана Миронова в «Капитанской дочке» «всего-то душ одна девка Палашка». У тетки Одинцовой («Отцы и дети» Тургенева) — единственный крепостной человек, угрюмый лакей «в изношенной гороховой ливрее с голубым позументом и в треуголке».
Помещичьи крестьяне
По способу отработки крепостной повинности помещичьи крестьяне делились на БАРЩИННЫХ, ОБРОЧНЫХ и ДВОРОВЫХ.
Отбывая БАРЩИНУ, крестьянин собственными орудиями обрабатывал помещичью землю, разумеется, бесплатно; по закону — три дня в неделю, хотя иные помещики продлевали барщину до шести дней.
Находясь на оброке, крестьянин занимался различными промыслами, торговлей, ремеслом, извозом или нанимался на мануфактуру; часть заработка — ОБРОК — он выплачивал помещику.
Барщина была более выгодна помещикам, владевшим плодородными землями, оброк предпочитался на малоплодородных, то есть в нечерноземных губерниях. В рассказе Тургенева «Хорь и Калиныч» говорится: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело…» и т.д. Разница обусловлена тем, что Орловская губерния — черноземная, Калужская — нечерноземная.
Вообще оброк, позволяющий свободно распоряжаться своим временем, был для крестьянина легче, нежели изнурительная барщина.
Когда Евгений Онегин вступил во владение дядиным имением, то
Оброчные крестьяне отпускались за пределы имения только по специальному документу — ПАСПОРТУ, выписанному помещиком.
Объем работ на барщине или сумма денег по оброку определялись по ТЯГЛАМ; тяглом называлось крестьянское хозяйство (семья), имеющая упряжку, а также норма отработки с такой единицы.
Герасим в «Муму» Тургенева, еще будучи в деревне, «считался едва ли не самым исправным тягловым мужиком».
Помимо ТЯГЛОВЫХ КРЕСТЬЯН, существовали БЕСТЯГОЛЬНЫЕ — престарелые и больные, используемые по мере необходимости на различных посильных работах. В комедии Тургенева «Нахлебник» говорится о бестягольных, которых собрали в имение Елецких чистить дорожки.
ДВОРОВЫМИ назывались крепостные крестьяне, оторванные от земли и обслуживавшие барский дом и двор. Жили они обычно в людских или ДВОРОВЫХ ИЗБАХ, расположенных возле господского дома. ЛЮДСКОЙ называлось помещение для дворовых в господском доме.
Кормились дворовые люди в людской, за общим столом, либо получали жалованье в виде МЕСЯЧИНЫ — ежемесячного продовольственного пайка, который иногда назывался ОТВЕСНЫМ («отвесное»), так как отпускался на вес, и небольшой суммы денег — «на башмаки».
К хозяевам приезжали гости, прислуга была на виду; поэтому дворовые одевались лучше, чем барщинные, носили форменную одежду, часто донашивали барское платье. Мужчин заставляли брить бороду.
«ЧЕЛОВЕК», «ЛЮДИ» — так бары называли дворовых, вообще всякую прислугу, и в таком значении прекрасные эти слова приобретали уничижительный оттенок. «У нас это и люди не станут есть», — говорит молодой Адуев в «Обыкновенной истории» Гончарова о несвежей груше, увиденной в Петербурге, и эта фраза весьма красноречива.
Хотя дворовые были теми же крепостными крестьянами, но так не назывались. В литературе XIX века постоянно читаем: крестьяне и дворовые, дворовые и мужики. В «Дубровском» Пушкина о Троекурове сказано: «С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно».
С. Т. Аксаков писал, что деревенские помещики «по большей части весьма близки к своей прислуге и нравами и образованием». Герцен язвительно отмечал: «Разница между дворянами и дворовыми так же мала, как между их названиями». Вместе с тем Герцен подчеркивал, что дворовые остро чувствовали свою личную неволю. В самом деле: они постоянно были на глазах господ, которые помыкали ими, как хотели.