Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века, стр. 11
В романе Л. Толстого «Воскресение» описано свидание в тюрьме: заключенных от посетителей отделяют две сетки, расстояние между которыми три аршина (то есть более двух метров). Неудивительно, что при общем гуле расслышать слова собеседников очень трудно.
САЖЕНЬ равна трем аршинам, или 2,13 метра.
Младший сын Тараса Бульбы — Андрий был ростом «ровно в сажень». Такой рост очень редок, туг, бесспорно, преувеличение, нередкое у Гоголя. Собакевич хвалится своим умершим плотником Степаном Пробкой, который якобы был трех аршин с вершком ростом.
Еще более сильное, образное преувеличение в характеристике, которую Хлестова в «Горе от ума» дает полковнику Скалозубу: «…Трех сажень удалец…» Три сажени — почти шесть с половиной метров.
Весьма важно представить себе при чтении «Войны и мира» «пустое пространство сажен в триста», отделявшее русский эскадрон от французских войск.
Помня, что такое сажень, мы легко представим себе меткость одного из персонажей романа «Евгений Онегин» Зарецкого, который в молодости «в туз из пистолета / В пяти саженях попадал». Именно его Ленский пригласил быть своим секундантом на печально закончившейся дуэли.
Кто не знает с детства стихотворения Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы»! Там есть такие строки:
Положение и в самом деле катастрофическое: представьте себе островок площадью менее чем 0,71 Х 2,13 метра! Дедушка Мазай пришел на помощь косым как нельзя вовремя.
Особый драматизм приобретает сажень как вертикаль — преодолеть ее нелегко, даже спрыгнуть с саженной, а тем более с двухсаженной высоты страшновато. В повести Лермонтова «Вадим» на пути к уединенной пещере находится обрыв высотой в две сажени: «Должно надеяться на твердость ног своих, чтобы спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка».
По требованию своенравной Зинаиды юный герой повести Тургенева «Первая любовь» прыгает со стены около двух саженей вышины: «Я пришелся о землю ногами, но толчок был так силен, что и не мог удержаться; я упал и на мгновенье лишился сознанья».
Неудивительно: ведь это прыжок с высоты второго этажа!
В «Тамани» Лермонтова не умеющий плавать Печорин чуть было не был вытолкнут из лодки на расстоянии около 50 саженей (то есть более 100 метров) от берега.
До сих пор о широкоплечем говорят: «У него КОСАЯ САЖЕНЬ в плечах». Умерший сын Касьяновны в стихотворении Некрасова «В деревне» был «Росту большого, рука что железная, / Плечи — косая сажень». В отличие от обычной сажени, равной трем аршинам, косая сажень равнялась расстоянию от конца большого пальца правой ноги до конца среднего пальца поднятой вверх левой руки. Таким образом, косая сажень была несколько более обычной, но выражение это не следует понимать буквально, столь широких плеч, конечно, ни у кого не бывало, тут гипербола.
ВЕРСТА — самая крупная русская мера длины, измерялись ею не предметы, а большие расстояния, дороги, реки и т.п. Поэтому называли ее путевой мерой.
Верста составляла 500 саженей, или 1,06 километра. Имение Простаковой в «Недоросле» Д.И. Фонвизина находилось в трех верстах от города. Учителя Митрофанушки приходили к нему на уроки пешком, то есть проделывали в день туда и обратно более шести километров.
Но это пустяки, если вспомнить сухопарого мужичка — посыльного Лаврецких («Дворянское гнездо» Тургенева), умевшего ходить в сутки по 60 верст, то есть почти по 70 километров.
Имение Манилова («Мертвые души») — в 15 верстах от городской заставы. От имения Одинцовой до имения Базаровых («Отцы и дети») — 25 верст. «До Мокрого было 20 верст с небольшим» («Братья Карамазовы»).
Вовсе не рекомендуется каждый раз браться за карандаш и подсчитывать точное расстояние в километрах. Абсолютная точность здесь не нужна. Достаточно запомнить, что верста лишь немногим более километра, поэтому проще уподобить старую меру новой, что облегчит представление о названных расстояниях.
Слово «верста» имело и другое значение — ВЕРСТОВОЙ СТОЛБ. Для того, чтобы лучше их заметить, красились они обычно косыми полосами в две краски — белую и темную, чаще всего черную, а между ними проходила узкая оранжевая полоса. Именно о таких верстах писал Пушкин в стихотворении «Зимняя дорога»:
Отсюда же выражение КОЛОМЕНСКАЯ ВЕРСТА — об очень рослом человеке. Происходит оно от высоких верстовых столбов, расставленных по указу царя Алексея Михайловича между Москвой и селом Коломенским, где находился его дворец.
В заключение — небольшая таблица перевода русских линейных мер в метрические (без пяди).
1 вершок = 4,45 сантиметра.
1 аршин = 16 вершкам = 71 сантиметру.
1 сажень = 3 аршинам = 2,13 метра.
1 верста = 500 саженям = 1,06 километра.
Меры площади
Русские квадратные меры по названиям аналогичны линейным мерам: квадратный аршин, квадратная сажень и т.п., но определение «квадратный», как правило, отсутствовало, оно само собой подразумевалось.
Тесноту в камере, куда заключили Катюшу Маслову в «Воскресении» Л. Толстого, можно представить себе, переведя старые меры в метрические: «Камера Масловой была длинная комната в 9 аршин длины и 7 ширины». Подсчитаем: это 30 с небольшим квадратных метров. Сидело же в камере 15 человек: два квадратных метра на человека.
В том же романе хатка старухи Матрены, которую посещает помещик Нехлюдов, «была шести аршин», то есть около трех квадратных метров.
Точно такой же площади «черная, смрадная» избенка многодетного крестьянина Чуриса в рассказе Л. Толстого «Утро помещика», которого помещик хочет переселить в десятиаршинную избу. Шестиаршинную избенку Давыдки Белого в том же рассказе «всю занимали печь с разломанной трубой, ткацкий стан, который, несмотря не летнее время, не был вынесен, и почерневший стол с выгнутою, треснувшею доскою».
Особняком стоит такая мера площади, как ДЕСЯТИНА, постоянно встречающаяся в старой русской литературе при определении величины землевладения. Десятина равнялась 2400 квадратным саженям, или 1,092 гектара. Одним словом — и это полезно запомнить, — десятина почти то же самое, что гектар.
Теперь нам станет ясна гигантская разница между количеством земли у крепостного крестьянина и помещика. Земельный надел крестьянина состоял обычно из двух-трех десятин, совсем нищенским считался надел в десятину. Вспомним строки А.В. Кольцова из «Песни пахаря»: «Ну, тащися, сивка, / Пашней, десятиной». Эта площадь была совершенно недостаточной для того, чтобы прокормить в год многодетную, как правило, крестьянскую семью, тем более что помещик наделял крестьянина худшей землей, дававшей низкую урожайность. Зато количество земли у помещика исчислялось сотнями и тысячами десятин.
У Константина Левина («Анна Каренина») — 3000 десятин в Калязинском уезде.
Мать Нехлюдова («Воскресение» Л. Толстого) «получила в приданое около 10 тысяч десятин».
У князя Лиговского тяжба с казной о 20 тысячах десятин лесу («Княгиня Лиговская» Лермонтова).
Таких данных в русской литературе множество.
После крестьянской реформы 1861 года помещичьи земли стали переходить в руки предприимчивых и оборотистых кулаков. В повести Горького «Фома Гордеев» миллионер Щуров говорит: «…был я в молодости мужик, а земли имел две с четью (четвертью. — Ю.Ф.) десятины, а под старость накопил одиннадцать тысяч десятин и все под лесом».
Полезно представить себе и величину усадебных садов, в которых происходит действие русских классических произведений. Сад, окружающий дом Федора Карамазова, «был величиной с десятину или немногим более». Зато у Шелестовых («Моя жизнь» Чехова) «сад был большой, на четырех десятинах».