Витим золотой, стр. 27
Слушая ее краткую исповедь, Лигостаев чувствовал, как тело его пронизывает горячий озноб.
– А после я удавиться задумала. Осень была, дождик лил. Этап наш в сарае остановился. Я рубашку на ленточки порвала и сплела веревочку. Выбрала местечко в уголышке и решила ночью это сделать. Но Устинья Игнатьевна заметила. Я как помешанная тогда была и все руки ей искусала, а потом вот подружились, и на Тагильский завод нас с ней вместе пригнали, а там уже позже освобождение вышло.
Ее доверчивый, бесхитростный рассказ потряс Петра Николаевича и окончательно сокрушил ту преграду, за которой хоть и слабенько, но еще маячила его казачья спесь.
В горенке слышался скрип ветхого стула, который грузно давила крупная фигура Лигостаева.
– Подойди ко мне, – мягко попросил Петр Николаевич.
Василиса покорно встала и смущенно оправила смявшуюся на юбке оборку.
– А ты поближе, – приветливо кивнул он и поманил ее пальцем.
Она вдруг шагнула вперед, закрыла лицо руками и медленно встала перед ним на колени.
– Что ты, Васса, что ты! – Петр Николаевич вскочил. – Это зачем еще? Ах ты, глупая! – Он подхватил ее на руки и приподнял. – Видно, уж сам бог послал мне тебя. А уж раз так, если ты согласна, будь женой моей перед богом и людьми!
Задрожав, она прижалась к нему и совсем сникла. Он усадил ее на низенький сундучок, накрытый какой-то дерюжкой, ласково гладил упругий жгут шелковистой косы и не смог уже справиться с подступившей к горлу спазмой.
В сенях кто-то сильно хлопнул дверью. Отшвырнув задрожавший полог, в горенку ввалился Микешка, высоко маяча своей нелепо-пестрой папахой. Увидев полуобнявшуюся пару, он ошалело замер меж косяками. При его внезапном появлении они даже не шелохнулись. Микешка понял, что Кунта сказал ему правду. Стащив с головы папаху, покачиваясь на нетвердых ногах, заговорил сбивчиво:
– Извиняйте, дядя Петр, услыхал я и ушам своим не поверил. А теперь вижу, что и на самом деле… – Микешка запнулся, но тут же, качнув нетрезвой головой, спросил: – Поздравить разрешите, дядя Петр?
– Ну что ж, валяй, раз пришел, – глухо проговорил Петр Николаевич.
– Ну, значит, с нареченной, как говорится! Вот ведь какая оказия! – Микешка повернулся к Василисе, низко поклонившись, продолжал: – И тебя, Василиса, от всей души поздравляю, и даже очень рад!
– Спасибо, Микеша, – поднимая на него влажные глаза, ответил Петр Николаевич, удивляясь вольности и чрезмерному многословию гостя.
Он не знал, что у Микешки день сегодня был тоже особенный.
Все последние дни Олимпиада сидела у себя в спальне и никуда не выходила. А сегодня вдруг позвала Микешку и объявила, что Доменов исхлопотал для него отсрочку по семейным обстоятельствам. Выйдя от Олимпиады, Микешка забежал к экономке на кухню и выпил косушку водки. Сейчас стоял перед Петром веселый и излишне разговорчивый.
– Ведь он для меня все равно что отец родной, – говорил он смущенной Василисе. – За ним будешь как за каменной стеной, в обиду ни-ни! Конечно, всякое может быть в семье, там и сноха и прочее…
Под «прочим» Микешка имел в виду, как встретит это сногсшибательное событие находившийся в полку Гаврюшка, как взглянет на Василису закостенелая каста станичников и коварные и острые на язык станичницы.
– А тут на днях о вас, дядя Петр, Лимпиада Захаровна спрашивала, даже повидать вас намеревалась, – оживленно и весело продолжал Микешка.
– Ладно, не распространяйся шибко, а садись, – сухо сказал Петр. Ему не по душе были Микешкины излияния, да и волновали слишком. Сейчас у него не было желания вообще видеть кого-либо, тем более Олимпиаду.
…А гости, к великому удивлению Петра, прибывали один за другим. Василиса с беспокойством поглядывала на бедно заставленный стол, где пока сиротливо прижались друг к дружке три граненых стакана и одна колченогая рюмка.
Принаряженная, располневшая от беременности, пришла Даша и нежно облобызала млеющую от стыда Василису. Явился знаменитый Мурат в своей вишневого цвета рубахе и, щеря белозубый рот, бесцеремонно сел за стол. Почти всей семьей пожаловали Фарсковы, степенно поздоровались и чинно расселись на скамье. Жена старика и сноха держали в руках по свертку, а муж Александры извлек из кармана три бутылки вина.
Петр Николаевич с недоумением поглядывал на Василису. Она растерянно пожимала плечами и ничего ответить не могла. Решено было позвать одного Василия Михайловича, а тут, по виду незваных гостей, затевалась настоящая свадьба…
Наконец показались в дверях счастливые и улыбающиеся Устя и Кондрашов. Увидев его, Петр Николаевич вскочил и быстро пошел к нему навстречу. Поздоровавшись, он сразу же вывел Василия Михайловича на двор.
В темном, безбрежном небе радужно плескались мигающие звезды. За углом землянки похрустывал сеном Ястреб.
– Так, значит, и сказал, что седлать пора? – присаживаясь на край кошевки, спросил Василий.
– Именно, Василий Михайлович. Я так понял, что вам скорее надо покинуть наши края, – ответил Петр. – Если нужна моя помощь, я готов. Вот он, конь-то! Сначала можно в аул к Тулегену, а там хоть на край света. Не догонит ни один стражник. Приказывайте.
– Спасибо, Петр Николаевич. Но, понимаете, ехать мне сейчас нельзя. Чтобы не подвести товарищей, я должен хорошенько спрятать концы, замену подобрать. Сюда прибывает много нового, свежего народа. С ним работать нужно. Спасибо еще раз Захару и передайте, что обо мне беспокоиться не нужно. А вот за вас с радостью сегодня выпью хорошую рюмку водки! За вас и за Василису. А ведь вам повезло, ей-ей, счастливый билетик вытянули!
– Может быть, Василий Михайлович, – сказал Петр. – Только больно уж все на скорую руку…
– А это, брат, хорошо! Когда неожиданно, значит, к большому счастью! – воскликнул Василий Михайлович.
Ястреб обеспокоенно переступил с ноги на ногу и перестал есть. Выбежала Устя, выбранила их и потащила в избу.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
– Это что же, дорогой товарищ станичник, – пожимая через стол руку Петра, гремел бас Архипа Буланова, – такую из нашей артели девку умыкнуть задумал втихомолку… Негоже!
– А я, друг, и сам не знаю, как все завернулось, – глухим, напряженным голосом проговорил Петр Николаевич. Сутуля широкие плечи, он сидел в переднем углу, окончательно подавленный неожиданным количеством гостей, и не знал, куда девать глаза и большие, тяжелые руки. Рядом неумело и робко жалась к нему смущенная и растерянная Василиса.
– Выходит, без меня женили, я на мельнице был? – балагурил Архип.
– Выходит, так, – подмигнул Василий Михайлович, присаживаясь рядом с Петром.
– А ты, Михалыч, за него не отвечай, пусть он сам слово скажет.
– Да уж что тут говорить! – Петр Николаевич покачал головой. Все, что вокруг него сейчас происходило, похоже было на какой-то беспорядочный сон.
– Учти, товарищ Лигостаев, в рабочую семью берем, – не унимался Архип.
– Придется. – Непривычное, малознакомое слово «товарищ» прозвучало для Петра как-то особенно сердечно и доброжелательно. Кинув это слово, Буланов будто мостик перебросил через пропасть.
– А ты, соколица-молодица, тоже себе на уме, – продолжал Архип. – От мужиков нос воротила и вдруг казака отхватила? Подумать только!
– Скажете тоже… – Наклонив голову, Василиса беспокойно и торопливо мяла в пальцах голубенькую ленточку, вплетенную в тяжелую, светящуюся золотом косу.
– Все, что надо, я тебе, Васенка, потом скажу, а сейчас подойду и чмокну в щеку и на жениха твоего не погляжу, – улыбнулся Архип.
– Ты ее, чмокалка, не конфузь, лучше подарочек приготовь, – вмешалась Лукерья и принялась рассаживать в тесной комнате гостей.
Продолжая шутить, Архип щедро сыпал прибаутками. Даже чинные, строгие лица Фарсковых от шуток Архипа отмякли и потеплели. В свое время у старика была думка женить непутевого Лариошку на Василисе, но жена, присматриваясь к красивой каторжанке, колебалась долго и побаивалась ее острого языка. Шутка сказать, барина кипятком ошпарила! А теперь, глядя на счастливую Василису, Фарскова раскаивалась и жалела, что упустила работящую сноху.