Агафон с большой Волги, стр. 71

– В таком вагончике не хочу жить.

– Да? – Ульяна вскинула брови и, натянув поводья, придержала Белоножку. – Ты только что говорил…

– Говорил и сейчас скажу, что для каждой совхозной фермы нужно выбирать именно такие места, около родников, речушек, лесков.

– Истина!

– Да, но нам нужно давно уже строить здесь не вагончики, не времянки финского образца, а постоянные здания, чтобы жить в них круглый год – и в суровую зиму – с полными удобствами.

– В тебе сидит горожанин, – попробовала возразить Ульяна. – Однако тебе нужен дворец?

– Нет! – горячо запротестовал Агафон. – Дело не в дворце. Но строения должны быть самые современные, легкие, ажурные, из стекла и пластика. Особенно главный корпус, где будут размещены жилые комнаты, агрокабинеты, лаборатории и обязательно оранжерея. Я вижу и цветы, и бассейн, и зрительный зал с киноаппаратурой, телевизионными установками. При теперешней технике все это можно очень быстро собрать из легких дешевых панелей. Кончать нужно с этими общежитиями, где даже, извини, рубахи негде выстирать.

– А ты прав! Нам надо думать, как лучше жить нашим людям, – задумчиво, под мерный шаг коня, проговорила Ульяна.

А пока… Агафон вспомнил: в прошлом году в один из зауральских целинных совхозов прибыло около двадцати молодых механизаторов, а удержался только один – остальные уехали из-за бытовой неустроенности… Он поделился этим с Ульяшей.

– Да, человек не только должен работать, заниматься, читать, писать, но и еще просто жить. Жить хорошо!

– Когда мы с папой ездили в Прибалтику, – подхватила Ульяна, – заезжали к его другу в один замечательный эстонский колхоз. У них даже есть должность архитектора. Он спланировал такие фермы, жилые поселки, и они их построили.

– У нас тоже был инженер-строитель, но он не построил даже путной для коз и овец кошары. А Спиглазов хвастается, что Петр Иванович схлопотал для совхоза десять финских домиков. Убожество! Но тем, кому они достались, завидуют остальные. Ты когда-нибудь видела, как живут наши молодые чабаны?

– Я была у них с Мартой… – сочувственно улыбнулась Ульяна. – Мы делаем вид, что у нас все в порядке. Привозим раз или два в месяц кинопередвижку, да и то только летом. Пару десятков растрепанных книг; ну, иногда Иван Михайлович, как член бюро райкома, сам беседу проведет или подбросит скучного, как бессонница, докладчика… А потом полгода они живут, задутые буранами.

– Да. Быт молодых чабанов – это тоже проблема, да еще какая! Мы еще всколыхнем и этот вопрос и Марту нашу расшевелим. А сейчас я, Ульяша, мечтаю о своем, о нашем… Знаешь, о чем?

– Не знаю… – насторожилась она.

– На Волгу, на Волгу поедем! – нетерпеливо предложил Агафон.

– Думаешь, я там буду кстати? – Ульяна посмотрела на него долгим, проникновенным взглядом.

– Тут и думать нечего! – решительно и беззаботно выкрикнул он, но, встретив ее отчужденный и в то же время пытливый взгляд, просительно и не совсем уверенно продолжал: – Ты только вообрази себе, как обрадуются твоему приезду мама и отец! Мы сходим на пристани Большая Волга, бежим по трапу, а навстречу нам наши милые старики. А мы им: «Привет вам из большой уральской жизни!»

Ульяна не ответила. Сильно послав Бедоножку, рысью выехала вперед. Ей трудно было говорить. Дорога вывернулась из широкого дола на сыртовую степь. День уходил. Низкое солнце над шиханом горело багровым пламенем. Конь Ульяны усилил ход, звонко загудела дорога, и, казалось, еще звонче, сердитей зароптали в колке молодые дубки и березки.

Агафон пришпорил коня, догнал Ульяну и, словно не замечая ее холодноватой замкнутости и отчужденности, снова заговорил о поездке на Большую Волгу. И тут только заметил, как на измученное, неотразимое лицо и высокий лоб Ульяны набежали те самые знакомые морщинки, значение которых он очень хорошо знал и помнил еще с того самого знаменательного утра, когда они после отъезда Зинаиды обсуждали в саду ее письмо. Сейчас светлые, засверкавшие слезами глаза девушки смотрели на ковыльную степь с нескрываемой печалью; синий, выжженный солнцем берет сполз на белесый висок. Она тяжко вздохнула и, с трудом выталкивая каждое слово, проговорила:

– Пойми меня, я не могу ехать с тобой на Большую Волгу.

Ее ответ он ощутил, как удар. Склонив голову к конской гриве, с окаменевшим лицом ехал рядом. Он понял, какая боль проснулась в ее сердце. А он-то ждал и надеялся, что огорчения уже позади и у нее… Ведь совсем недавно на этом стане они как будто окончательно примирились. Вот ему и примирение!..

Над головой коня, чутко прядавшего ушами, качались в мутной предвечерней хмари рыжие горы. Степь шелестела сухим будыльем застарелого ковыля. Агафона и Ульяну придавило глубокое гнетущее молчание, они чувствовали его физически, и оба знали, что изменить пока ничего не могут.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Пока Сенька Донцов разворачивал «Челябинец» и цеплял сзади вагона бочку с водой, все арбузы и дыни были погружены. В открытой дверце, на порожке, уселись рядом Дашутка и Федя.

– В добрый час, – когда домик на колесах стронулся с места, напутствовал Архип Матвеевич. Он уже был обут и подпоясан военным ремнем, на котором, как у настоящего солдата, висели подсумки с ружейными патронами.

Подминая гусеницами пыльную стерню, могучий «Челябинец» вытащил вагончик на широкий, укатанный машинами шлях и, усиливая ход, повез Федю с Дашуткой на ближний крутоватый изволок, в поджидавшую впереди прозрачную синеватую даль.

Архип Матвеевич стоял с непокрытой головой и смотрел вслед. Ветер играл его жидким седеньким чубом и опущенной на деревянную ногу штаниной, донося до его ушей новый звук приближающегося мотора. Архип оглянулся. Из подъехавшего грузовика, как старая базарная купчиха, с сумками и корзинками вылезла Агафья Нестеровна.

– Ну, спасибо тебе, Роман Николаевич, дай бог доброго здоровья, – с умиленной растроганостью проговорила она.

– Мама! Роман! – Варвара подбежала к машине и навалилась грудью на приоткрытую дверцу кабины. – Ах, Роман, ты меня напугал совсем… как твои дела?

– Сдаю свои дела, Варвара Корнеевна, – вздохнул Спиглазов.

– Куда же тебя?

«Вот, может быть, сейчас здесь и решится моя судьба», – подумала она.

– Еще не знаю, – задумчиво ответил Роман Николаевич. – Про меня говорят, что я типичная отрыжка культа, – усмехнувшись, добавил он.

– Кто же мог сказать такую гадость? – возмутилась Варвара.

– Нашлись, – косясь на сидевшего за рулем Афанасия Косматова, ответил Спиглазов.

– Не я, Варя, это товарищ Константинов ему впаял, – ухмыльнулся Афонька.

Варвара издала глухой звук, будто застряло в горле слово. Значит, дела Романа были плохи.

– Ну что же, Варя, не поминай лихом, – давая Афоньке знак трогаться, сказал Спиглазов.

– А как же мы… как же я, Рома? – вопрошающе вглядываясь в жесткое, постное лицо своего бывшего дружка, тихо шептала Варвара.

– А так, что вон за пригорком меня Раиса ждет… Бывай здорова. – Роман вторично кивнул шоферу.

Машина взвыла и шибко рванула с места, обдав Варвару гарью бензина и густым вихорьком пыли. Перед ее глазами закружились и куда-то поплыли разбросанные по жнивищу скирды соломы. Ослабевшие руки вдруг опустились и как плети повисли вдоль тела.

– А я, Варенька, все совершила! – подходя к дочери, громко заговорила Агафья Нестеровна. – Все обмозговала и даже газетку привезла! Вот только не знаю, куда я ее засунула, – роясь в битком набитой сумке, продолжала она.

– Какую газетку? Что ты могла совершить! – повернувшись к матери, с ужасом в голосе спросила Варвара.

– Не шуми ты ради бога! Довольна будешь и спасибо мне не раз скажешь… Теперече ты вольная казачка!

– Что ты наделала, мама?

– Как что? Я тебе развод схлопотала и объявление в газетке пропечатала. Все честь по чести! Помнишь того кудрявенького редактора?

– Ну? – со стоном выкрикнула Варвара.

– Он все мне так быстренько обтяпал.