Агафон с большой Волги, стр. 50
Положив беспокойную руку на ее крепкое горячее плечо, он рассказал о своей стычке с теткой – правда, намеренно умолчав о щекотливых и не совсем обдуманных планах по поводу женитьбы.
– И хорошо сделаешь, Федюня, если уйдешь от этой злюки!
Даша еще плотнее прижалась к нему всем телом, охотно подставляя теплые расслабленные губы и все больше покоряясь его опасной нетерпеливости.
– А куда уходить? В общежитие, да? – шепотом спросил он.
– Вот еще! Ты секретарь, ударник. Тебе должны дать комнату в сборном доме, – деловито заметила она.
– Ты думаешь, так это просто? У нас семейные чабаны в землянках живут, – возразил Федя.
– Женись, и ты станешь семейным, – с наивной практичностью ответила Даша.
– На ком? На тебе, да? Ты как…
Она не дала ему договорить, прильнула губами, без робости падая на мягкий густой ковылек, с тихим и радостным удивлением ответила:
– А на ком же еще? Ты давно мой!
Бледно-розовый осколок луны, повисшей над кузней, заслонила набежавшая из-за гор тучка и прикрыла шелестящие березки легкой, дрожащей на свету тенью. Неожиданно смолк верещавший на речке коростель. Налетел горный ветерок и качнул верхушки высокой конопли.
Если бы у них спросить в те минуты, как все это произошло, то они вряд ли смогли бы ответить что-либо вразумительное.
– Ты что со мной сотворил? Я все матери расскажу, все… А если ты на мне не женишься, утоплюсь в Чебакле, так и знай! – опустив поникшую голову, шепотом проговорила она.
– О чем вопрос, Дашок! Я же давно решил, глупая… – Он попытался взять ее за руку, но она резко отдернула ее и протестующе продолжала: – Не смей меня трогать, уходи сейчас же! Я глупая, а ты…
– Ну, что я? Ну, виноват! – бормотал он, словно побитый.
Она всхлипнула.
У Федьки сжалось сердце горячим комочком, он осторожно обнял ее, а она, притихшая, вялая, не отстранилась и позволила ласкать себя, при этом категорически потребовала – завтра же прийти к матери и заявить, что они поженятся.
– И все, все расскажем? – в ужасе спросил он, представляя себе, как грозно вспыхнет гордый Михаил Лукьянович.
– Там видно будет, – ответила Даша и судорожно вздохнула.
Наутро, не сговариваясь, встретились на речке. Спрятавшись за кустами, разделись неподалеку друг от друга, а в воде сошлись, ныряли вместе, плескались и снова, забыв обо всем на свете, сидели рядышком и целовались еще горячее, чем накануне. Когда оделись, Даша ушла первой, взяв с него слово, что он придет следом за ней и скажет отцу с матерью об их помыслах и намерениях. Мать она еще утром посвятила в свои задумки, но о том, что случилось вчера ночью, не обмолвилась ни единым словечком.
Анна Сергеевна, зная, как ей казалось, мягкий и причудливый характер дочери, приняла ее заявление как очередную шалость, навеянную необычно теплой, цветущей весной и клубными танцульками; рассмеявшись, сказала:
– А я уж давно мечтаю, как бы нам поскорее сбыть нашу толстушку.
– Почему же меня нужно сбывать? – обиженно спросила Даша.
– Думала, что никто не возьмет такую.
– Скажите пожалуйста! По-твоему, я совсем коротышка, да?
– Ну, не совсем, если нашелся женишок. Такая будет несравненная пара…
– А ты не очень смейся, – всерьез проговорила Даша. – Скажи, согласна или нет?
– Да с полным удовольствием, хоть завтра!
Даша бурно расцеловала мать и, схватив полотенце, убежала на речку.
Обеспокоенно поразмыслив, Анна Сергеевна почуяла во всем поведении дочери что-то новое и необычное. Особенно это ощутилось в последних словах, когда она не шутя испрашивала согласия. Не выдержала, бросив распластанное на кухонном столе тесто, пошла в горницу, где сидел у радиоприемника Михаил, сказала полушутя-полусерьезно:
– Ты знаешь, отец, наша Дарья замуж собирается.
– Еще что за новости? Нашла время шутить. Я тут последние известия… – Михаил Лукьянович приглушил звук и махнул жене рукой: иди, мол, и не мешай с такими глупостями.
– Вовсе не шучу! У меня самые свежие новости.
Анна Сергеевна подробно передала разговор с дочерью и неловко спрятала под передник выпачканные в муке руки.
– А ну-ка, позови ее сюда. Я ей, вертушке, покажу, что такое замуж, неделю чесаться будет. Взяла моду до полуночи шляться. – Соколов выключил радио и накинул на плечи пеструю, похожую на матрац, пижаму.
– Ты, может, еще и драться начнешь? Не забывай, что ей почти восемнадцать, – напомнила Анна Сергеевна.
– Пора! Куда там! Ты первая потатчица! Не только замахнуться, но и крикнуть не даешь! – возмущался Михаил Лукьянович.
– Ну, положим, кричать-то ты мастер…
Начались взаимные упреки, кто больше балует детей и портит их характер. Пререкались не менее получаса, разошлись обескураженными и взаимно не примиренными.
Михаил Лукьянович оделся, взволнованно битый час топтался меж огородными грядками, с остервенением пугая наседавших на малинник воробьев; надергал пучок ярко-красных редисок и, подходя к веранде, столкнулся лицом к лицу с Федькой.
– Заходи, жених, – огорошил он смутившегося парня с первых же слов. – Значит, с законным браком?
– Вот мы, я и Даша… – По лицу Феди катились капельки пота. Рыжие вихры сникли после воды и золотистыми струйками сползали на конопатый лоб; светлые чистые глаза сконфуженно и виновато опустились вниз.
– Так вы на самом деле не шутите? – плюхаясь на стул, спросил Михаил Лукьянович.
– А как же, дядя Миша! – как нечто само собой разумеющееся, ответил Федя. – Все уж порешили.
– Порешили?! – Соколов всплеснул длинными руками и, оглядев жениха с ног до всклокоченной головы, грозно добавил: – Ах ты, стервец рыжий! Я к тебе вот с таких лет относился, как к родному сыну. А ты без поры, без времени начал девчонку совращать, тихоня чертов! Марш отсюдова, чтобы духу твоего тут не было! Она, дурак, еще только десятый класс кончила! А он своим жениховством морочит голову.
– Да мы же, да я… – растерянно бормотал Федя.
– Ступай вон!
Соколов встал с заскрипевшего стула и отвернулся к стеклянной раме.
Сжимая в руках полотенце, Федька сбежал с крыльца и, не останавливаясь на окрик Анны Сергеевны, исчез за каменным забором.
– Ты не мог с ним полегче? – накинулась она на рассвирепевшего мужа.
– Спасибо скажи, что ремнем не вытянул.
– Только этого и недоставало от героя и партийного секретаря! – крикнула через окно Анна Сергеевна.
В этот же день, не глядя на протест и горькие слезы Даши, ее посадили в машину и отвезли в далекую приуральскую станицу к бабушке, у которой она гостила каждое лето.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Наступил июль, на Урале стояла на редкость хорошая погода, позволившая вовремя управиться с сенокосом. Желтели стеной стоявшие хлеба, а усатый ячмень уже побелел и почти совсем созрел для уборки.
В этом году Чебаклинский совхоз вместо оставленного в Сибири комбайна получил новый, с ростовского завода.
Посоветовавшись с главным инженером, Молодцов решил назначить комбайнером Глафиру Соколову, но не было для нее хорошего штурвального. Сначала думали о Мартьяне Голубенкове, но потом порешили прикрепить его к Соколову. Иван Михайлович считал их друзьями и думал, что они будут отличными напарниками. Соколов в то время находился в отпуске и только вчера возвратился с курорта. Перед его приездом сбежала от бабки Даша и решительно отказалась возвращаться обратно. В доме Соколовых из-за этого шла легкая перепалка. Приходила Агафья Нестеровна и поведала, что видела их с Федькой за кузней, сидевших в обнимку. Они даже и не заметили, как она прошла мимо, разыскивая сбежавшего телка.
Вечером Мартьян встретил Глафиру в клубе и пошел с ней вместе мимо огородов.
– Получаешь новую машину? – спросил Мартьян.
– Ты ведь знаешь, а зачем-то спрашиваешь, – проговорила Глаша. – Может быть, сердишься, что не тебе отдали? Так я могу и отказаться.
– Ну как тебе не стыдно, Глафира. Я рад и даже хотел проситься к тебе штурвальным.