Наследники, стр. 90
— Да сможем ли мы поднять такую махину? — с нескрываемым сомнением сказал один из стариков работных. — Сильные да могутные работники ушли, а мы что? Отработались да износились давно. С нас и спрос мал!
— Ну, не гневи бога, отец! Сил у тебя хватит. А где силы не станет, там умением свое возьмешь!
— И то верно, батюшка! — согласился работный.
— Видел я ноне попорченные вододействующие колеса, а без них не робить заводу. В них главная сила! Есть ли среди вас плотинный или умелец сих дел? — пытливо оглядывая толпу, спросил Селезень.
— Плотинный ушел и семью свел, — отозвались в толпе. — Хорошие руки да умная башка везде потребны.
— Не может того быть! — гневаясь, запротестовал управитель. — Подумайте да отыщите умельца, а то сами рассудите: не сработаешь, и хлеба не дам!
Толпа угрюмо молчала. Кто-то выкрикнул:
— Говори за всех, дед! Дело такое!
Старик уныло покачал головой.
— И так и этак выходит худо! На бар робить не выходит в такую пору, а без дела наши руки маются. От веку привычны они к работе! — Он сурово взглянул на управителя и сказал: — Тут мальчонка один есть. Осмьнадцатый годик ему, а толк в механизмах знает. Одарил его господь талантом, да и плотинный при себе держал и уму-разуму учил.
— Прислать ко мне!
В эту пору из толпы пробилась пожилая женка в старом латаном зипунишке. Увидев Селезня, она заголосила:
— Милый ты мой, аль не узнал? Вдова я… Помнишь, Копеечкина с конями для тебя подыскала. Помог нам тогда, кормилец! Меленку бабы порушили, а меня вот за это грозили извести!
— Ты тишь-ко! — строго сказал ей управитель. — Как не помнить тебя, помню! Потому и освободил за содеянное мне добро. О меленке сейчас не к месту! Кто старое помянет, тому глаз вон! Приставлю тебя, баба, к работе, и сыта будешь! — Повернувшись к толпе. Селезень по-хозяйски крикнул: — А ну, добрые люди, расходись да принимайся за дело! Нарядчики укажут, кто к чему гож!..
В угрюмом молчании работные расходились.
— И ты с ними отправляйся, баба! — прикрикнул Селезень на вдову из лесной деревушки. — Иди, иди, не будешь в обиде!
Он повернулся и медленным шагом, обрев важность, возвратился в контору. Оставшись наедине со щербатым стражником, он сказал ему:
— Ты эту бабу, что грабила хозяйскую меленку, приметь! Как только она изробится и поутихнет гроза, отпусти ей триста плетей. Пусть помнит, окаянница, как трогать чужое. От века и до скончания света была, есть и будет непоколебимая собственность, и трогать ее великий грех! А сейчас пришли ко мне умельца механика…
Вскоре в контору явился беловолосый синеглазки паренек, Селезень с недоверием посмотрел на него и подумал: «Ну что разумеет этот несмышленыш?»
Однако он ласково спросил юнца:
— Видал, что с вододействующими колесами вышло?
— Видал. Механизмы повреждены, — тихо ответил парень.
— Можешь их исправить да пустить в ход? — спросил Селезень, пытливо рассматривая его.
— Как мир скажет. Благословит народ — все облажу! — уверенно ответил юноша.
— Не мир, а я хозяин тут! — не сдерживаясь, гневно выкрикнул управитель.
— Ты вот был, да сбег! И опять может такое выйти, а я в ответе перед людьми, — сдержанно ответил юноша.
— Замолчи! За такие речи язык вырву да руки обломаю! — пригрозил Селезень.
Умелец грустно посмотрел на управителя и ответил:
— Что ж, сробишь злодейство, и некому будет наладить вододействующие колеса.
— Вот черт! — выругался Селезень и, стараясь сдержать гнев, предложил: — Ну иди, приступай к делу. Нужны люди — отбери подходящих и укажи им, что робить!
Парень накинул шапку на льняные волосы и легкой походкой пошел к плотине.
С первого дня на заводе началась работа. Правда, глядя на нее, Селезень кисло морщился. Все подвигалось очень медленно, то одного, то другого не хватало, да и люди остались неумелые, слабые. Только синеглазый паренек веселил Селезня. Он спокойно и толково ладил механизмы. В руках у него работа спорилась. Вел себя юноша сдержанно, был разумен.
— Отколь у тебя такое? — удивился Селезень.
— От батюшки и матушки награжден, — с улыбкой отозвался умелец.
— Да ведь твои батька и матка холопы, крепостные! Где им, черни, знать такую великую премудрость! — с насмешкой сказал управитель.
Юноша горделиво посмотрел на Селезня, его синие глаза потемнели. Он спокойно, но твердо ответил:
— Премудрость в народе хранится, хозяин! У него целые кладовые сих сокровищ, но только угнетены отцы наши и не могут во всей силе показать свое умельство!
— Ты, парень, лишнее болтаешь! — гневно прервал его управитель.
— А ты не обижайся, хозяин! Спросил, я и ответил!
— Ответил, да не так, как надо!
— Плохо знаешь нас, хозяин! — сказал парень и улыбнулся синими очами. — У простого человека думка свободна от стяжательства!
Селезень промолчал, а паренек продолжал:
— Простой русский человек живет душою. Много у него сердечности. А кто со светлым сердцем живет, тому и песня дается и мастерство! Тот, у кого душа торгашеская, изворотливая только на обман да пакости, лишь и способен на одну корысть. Никогда ему не дано будет радости умельства! Разве только к чужому присосется и за свое выдаст!
Управителю ох как хотелось разойтись да лозой поучить смельчака, но светлый разум и настойчивость юноши удержали его от произвола.
Завод медленно оживал. Потянулись жидкие дымки над трубами. В домнах с грохотом разбивали спекшиеся глыбы лавы, а в лесу под топорами лесорубов затрещали вековые лесины.
«Только бы грозу пронесло стороной! — со страхом думал управитель. — Тогда все будет хорошо!»
Он прислушивался к вестям. Невеселые слухи упорно донимали его: пугачевские войска продвигались к Уралу и грозили расправиться с заводчиками и их слугами — управляющими и приказчиками.
7
Ранним утром отряды атамана Грязнова вступили в Челябу. Под низким небом все еще кружила и бесновалась метель, заметая дороги и улицы городка сугробами. Крепчал январский мороз. Городок словно вымер: куда ни взгляни — везде ворота на крепких запорах, везде плотно прикрытые ставни. Лавки и магазеи — под надежными тяжелыми замками. Купцы и служилые люди попрятались и притаились в домах, не смея высунуть носа на улицу. Только посадские людишки и холопы сбежались к градским воротам, в которые вступало пугачевское войско.
Впереди всех на вороном гривастом коне ехал сам Грязнов, одетый в зеленую бархатную шубу и лисью шапку. Народ залюбовался конем и всадником. Атласный скакун, гарцуя, заносил боком, косил огнистые глаза, из пасти этого черного демона горячим облаком валил пар. Величаво упершись в бока, атаман приветливо раскланивался с народом, в его заиндевелой бороде скользила улыбка. Время от времени он выкрикивал:
— Здорово, детушки!
Посадские мужики и бабы размахивали шапками, платками, криками радости встречали пугачевского атамана. За атаманом на конях выступали ближние его есаулы и сотники, осененные воинскими знаменами и хоругвями. Снежная дымка щедро серебрила широкие полотнища, волнами трепетавшие на упругом ветру.
На незначительном расстоянии от начальников шли рожечники и дудошники во главе со старым солдатом-барабанщиком. Этот служивый увязался за войском в Кундравинской. Есаулы не хотели брать седого инвалида, но он дошел до атамана и упросил его.
— Я всю Неметчину да Туретчину со своим барабаном прошел. За старостью вышел в тутошний гарнизон. Дозвольте с вами Расею обшагать.
— Шагай, служивый! — сказал атаман, и солдат пошел за войском.
— Веселей, орлы! Любо-лихо, чтоб поджилки тряслись! — подзадоривал теперь старый барабанщик дудошников. — Айда, братцы, вперед!
Глухо гудел барабан, будя притихшие улицы, пронзительно визжали рожки и дудели дудки.
За дудошниками грозными рядами шло войско. И страшило оно не оружием, а своей угрюмой решительностью, которая читалась на лицах шагавших в рядах. Кого тут только не было! Шли в войске мужики из приписных к заводам, убого одетые в серые сермяги, в нагольные полушубки, и многие из них топали по скрипучему снегу в лыковых лаптях. Молчаливо двигались угрюмые углежоги, которые узнавались по чумазым лицам, изъеденным угольной пылью. Все эти воины были вооружены дубинками, рогатинами, топорами, пиками, и редко у кого виднелся самопал или сабелька. Только заводские тащили за собой на санях пушки и мортиры; они казались грозной силой.