Наследники, стр. 57
Андрейка повеселел. Перед ним распахнулся знакомый край. Сколько лет он прожил в этой стране и сроднился с ее простым народом! Хотя голодно было, но дышалось легче вдали от хозяев.
По дорогам встречались толпы смуглых, загорелых работников, проходивших с песней, которая под этим приветливым небом сама рвалась из души.
Демидов не утерпел, хлопнул Шубина по колену:
— Что скажешь? Ну и край!
На его крупном лице выступили мелкие капельки пота. Солнце пригревало. Над Александрой Евтихиевной, ехавшей позади, раскрыли зонт.
На придорожной скамье уселись две молодые итальянки. Они несли огромную корзину, наполненную зеленью, и решили отдохнуть. Здоровые смуглые красавицы, одетые в старые пестрые платья, в широких соломенных шляпах, раскачиваясь в такт, распевали дуэт. Их жгучие глаза насмешливо взглянули на Демидова.
— Ох, добры! Ох, добры!.. — прошептал он и плутовато оглянулся назад.
В стороне от дороги в густой зелени мелькали белоснежные виллы, и часто среди холмов в живописных уголках вставали монастыри. Едва позванивая маленькими колокольчиками, бродили овцы. Порой они сливались в узкую белоснежную полосу и, теснясь, устремлялись в ущелье; издалека казалось — там, в каменистых берегах, колеблется и плещет водопад серебристого руна.
Солнце поднялось к полудню. Нагретый воздух заструился над долиной, и вся она, затопленная светом, казалась волшебным маревом. Ветерок принес запах фиалок. Над полями кружились пестрые бабочки, похожие на порхающие цветы. Никита Акинфиевич велел остановить экипаж и, указывая Андрейке на крестьянский домик, приказал:
— Должно быть, там есть молоко. Сбегай-ка, малый, да притащи жбан!
Писец соскочил с козел и побежал к хижине.
На пороге стоял бородатый черноглазый крестьянин и удивленно смотрел на Андрейку.
— Это молоко? — спросил писец и потянулся к жбану.
— Молоко, — ответил сухо поселянин.
— Продайте мне его, мой хозяин очень хочет пить, — попросил Андрейка. — Я заплачу вам, сколько хотите.
— Не могу. Если б твой господин умирал, я и то не мог бы уступить ему ни глотка!
Андрейка смущенно вернулся к экипажу.
— Как! — вскричал Демидов. — Он не знает, кто у него просит! Клич сюда упрямца!
Когда босой морщинистый поселянин предстал перед ним, Никита Акинфиевич спросил:
— Пошто не продаешь, дурень, молоко? Я золотой отдам за кувшин!
Шубин перевел речь заводчика и выжидательно смотрел на крестьянина.
— Синьор, — почтительно склонился он перед художником, — даже за золотой я не могу продать ему кувшина молока.
— Почему? — удивился художник.
— Потому, что все молоко изо всех селений принадлежит синьору Висконти. Он каждое утро отбирает его у нас. Если он узнает, что я продал каплю молока проезжим, то потянет меня в суд.
К экипажу подбежали слабые, худые малыши и пугливо рассматривали проезжих. Указывая на них, старый крестьянин сказал:
— Вот мои дети, синьоры. Они тоже редко видят молоко, даже в самые большие праздники.
— Лежебоки! — закричал Демидов. — Гляди, сколь кругом богачества, а они голодают. Да тут даже ленивый мужик сыт будет!
Кони тронулись, снова побежали изумрудные поля и платановые рощи, а на душе Андрейки было тоскливо. «Как все сие схоже с жизнью нашего мужика, — с тоской подумал он и оглянулся. — Кругом благость, а труженик голоден!..»
7
В Милане и во Флоренции Демидовы посещали соборы, картинные галереи, библиотеки, театры. Каждый день Андрейка со всей тщательностью заносил в дневник, что видели его хозяева, с какими князьями и герцогами они встретились и что приобрели из предметов искусства. Никита изо всех сил старался показать себя меценатом, большим знатоком искусства, но в душе не ощущал ни волнения, ни трепета, с каким обычно люди, понимающие замыслы великих художников, рассматривают их творения. Ни совершенство форм, ни самое мастерство не интересовали Демидова. Привлекали его редкости, и он стремился обладать ими. Все это отлично видел и чувствовал Шубин, вместе с Демидовым посещавший галереи…
Перед путешественниками раскрывалась Италия: старые деревни с живописными домами, дубовые и лавровые рощи, виноградники — все, казалось, сулило богатство, но поселянин, шагавший по тучным полям, был нищ и голоден. По дорогам встречались толпы упитанных монахов, которые стремились в Рим на праздник. Они были наглы и развязны с поселянами и сладкоречивы с теми, от которых ожидали подачки.
Поздним январским вечером дилижанс, грохоча колесами по каменной мостовой, въехал в Рим. Андрейка с волнением приглядывался к вечному городу. Синеватые сумерки скрадывали очертания города. Дома и колоннады тонули во мраке, и только над головой простиралось густое синее небо с первыми мерцающими звездами. На площадях неумолкаемо журчали фонтаны. Огни были редки; подобно светлячкам, они мелькали в глубине ночи. И вдруг впереди из призрачной тьмы выплыл тяжелый черный купол собора. Показался золотой серпик молодого месяца, и в его трепетном сиянии купол стал темнее и, как мрачный корабль, поплыл вправо по зеленой дымке безбрежного неба. Казалось, что дилижанс стоит на месте; Андрейка не мог оторвать восхищенных глаз от сказочного зрелища.
Демидовы устроились в лучшем отеле. Писцу была отведена тесная комнатка под крышей. Расположившись в ней, он распахнул окно. Сверкающая ночь стояла над Римом. Андрейка задумался. На далеком родном севере — суровая зима, трещали морозы, а здесь ночь была тепла, ласкова и на синем бархате неба сверкали крупные звезды.
Крепостной вздохнул.
— Россия, Россия, матушка наша! — сказал он вслух.
— Что, соскучился? — внезапно раздался за спиной голос Шубина.
Андрейка обернулся, лицо его было смущенное; юноша опустил глаза. Художник устало опустился на стул.
— Это верно! — сказал он со вздохом. — Нет в мире краше нашего Архангельского края, Андрейка! Выезжали мы с батькой на рыбный промысел в Студеное море. Льды, морозы и кипучая пучина — суровость и величие кругом! И вдруг среди непроглядной тьмы разыграются сполохи — полночное сияние. Слыхал о нем?
Андрейка с любопытством слушал художника.
В тиши ночи они долго беседовали о родине.
— А у нас на Урале, — говорил Андрейка, — горы высоченные, богатств непочатый край. И кругом горе! Человек скован неволей. Барин тебе судья и хозяин!
Перед его взором предстал родной край, мать, работные. Вечная кабала!
— Что бы вышло, Федот Иванович, если бы наш народ не на барина работал, не из-под плети, а на себя!
— Россия возвеличилась бы над всеми народами! Не насилием, гнусностью и грабежом, а своим свободолюбием, мудростью и братской любовью к другим!.. Но пока это будет… Ох, милый, пока солнце взойдет, роса очи выест! — опечаленно закончил Шубин…
На востоке порозовела заря, и они нехотя разошлись…
Утром снова сверкало густое синее небо; жаркий воздух наполнял комнату, когда Андрейка проснулся. За окном, внизу на площади, шумели фонтаны. В церквах звонили колокола, мелодичный звон наполнял город. На улице отчаянно кричали погонщики мулов, звонко спорили молодые итальянки.
Андрейка сбежал с мансарды вниз, где экипаж давно поджидал Демидовых. Он проворно взобрался на козлы и уселся рядом с кучером.
Демидовы и Шубин вышли из отеля и уселись в экипаж. Кучер щелкнул бичом, кони тронулись. При дневном свете Рим был грязен. Толпы народа шумели на улицах. Город раскинулся на холмах, и линии домов резко выделялись на эмалевом фоне неба. Кривые улочки были наполнены жалкими лавчонками, полуразвалившимися домишками, где толкались оборванные бедняки, а в кучах мусора рылись бездомные собаки.
Наконец экипаж выбрался из темных вонючих переулков и покатился среди холмов и руин. Казалось, что все рухнуло и вековая пыль погребла под собою древний вечный город. За века древний римский Форум покрылся плотным слоем мусора и земли, точно старое деревенское пастбище, утоптанное быками; зеленые кусты цепкими корневищами охватили камень. А вдали по холмам бродили стада овец. Одинокий загорелый пастух в жалкой хламиде стоял, опершись на длинный посох, и лениво следил за отарой.