Ермак, стр. 116
— Алла! За мной! — и кинулся в воду. За ним полезла орда.
Запели стрелы, замелькали топоры. — Э-ха! — ухватился за борт струга Алышай. — Пропал казак! — Э-ха!..
Тут князек раскрыл от изумления рот, вылупил глаза:
— Шайтан, где же казак?
В спину загремели пищали: дружина ударила в тыл.
— Гей-гуляй, браты! — разудало закричал Богдашка Брязга. — Вот коли пришла пора. Ржа на сабельку села. Эй, разойдись!
Он легко, с выкриками, выбежал на топкий берег. За ним не отставала его лихая, драчливая полусотня и первой сцепилась с татарами резаться на ножах.
— Бей с размаху! Руби! — гремел в другом конце голос Иванки Кольцо. Его сабля, свистнув, опустилась на плечо татарина. Тот упал, обливаясь кровью. А Кольцо продвигался в толпе врагов и, горячий, сильный, рубил наотмашь.
У борта струга вынырнула голова Алышая. Он отчаянно взвыл:
— Аллах вар…
В этот миг кормчий — усатый казак Хватай-Муха долбанул его веслом. Князек пошел на дно.
Савва перекрестил разбежавшиеся по воде круги:
— Успокой, господи, его душу окаянную… Ах ты, дьяволище! — вдруг крепко обругался поп. — Гляди, вынырнул-таки супостат!..
Алышай вылез из воды и, оскалив зубы, бросился на Савву. Поп подоткнул холщовый кафтан, сильным махом выхватил меч и скрестил с булатом князька.
— Ох, худо будет мне! — почувствовав добрые удары, спохватился Савва. — Лихо рубится сатана!
Плохо довелось бы попу, да на счастье подоспели ордынцы и оттащили прочь своего князька, заслонив его собой. С ними-то Савве впору потягаться. Он вскинул над разлохмаченной головой тяжелой меч и под удар выкрикнул:
— Господи, благослави ухайдакать лешего! — и разворотил противнику череп. — Матерь божья, глянь-ко на того идола. Ух, я его! — и, как дровосек топором по колоде, саданул мечом по второму. Тот и не охнул. — Святитель Микола, неужто терпеть мне и этого лихозубого! Во имя отца и сына! — с размаха он ткнул третьего в живот.
Любуясь ударами Саввы, Ермак похвалил:
— Добр попина, хлесток на руку. А ежели бы хмельного ему, тогда и вовсе сатана!
Савва и без хмельного осатанел: шел тяжелой поступью и клал тела направо-налево. Татары бежали от него.
А рядом сотня Грозы сошлась с татарами грудь с грудью. Бились молча, жестоко. Никто не просил о пощаде. Гроза бил тяжелой палицей, окованной железом. Сдвинув брови, закусив губы, он клал всех встречных.
На Пана налетел конный татарин. Вымчал нежданно-негаданно из березовой поросли, и раз копьем по сабельке! Выпала она из рук атамана. Не растерялся Пан, не раздумывая, схватил татарина за ногу, сорвал с седла, и пока тот приходил в себя, выхватил из-за голенища нож и всадил его в самое сердце врага. Потом вскочил в чужое седло и закричал на все ратное поле:
— А ну, жми-дави, чертяка! — Почуяв сильную руку, конь заржал, поднялся на дыбы и давай копытами топтать татар.
— Эх, ладно! Эх, утешно! — загорелось сердце у Мещеряка. Схватив дубину, он врезался в орду…
— Грабежники! На Русь бегать, селян зорить! — ярился Матвейко и бился беспощадно.
Алышай, мокрый, оглушенный, еле ушел в лес, за ним, огрызаясь по-волчьи, отступили ордынцы.
Казаки валились от усталости. Косые длинные тени легли у лиственниц. Солнце уходило за холмы. Где-то в чаще бился о камни, бурлил и звенел ручей. Птицы накричались и напелись за день, теперь смолкли. Темный лес был полон вечерней тишины, смолистых запахов и коварства. Ермак не велел идти за татарами.
Кормчие провели струги за протянутые через реку цепи. Налетевший ветер слегка покачивал ладьи, они поскрипывали. Казаки вернулись на места. Наступил благословенный час, когда натруженные кости воинов обрели покой. Блеснули первые звезды. На берегу под ракитой раздавалось печальное пение: поп Савва отпевал трех убиенных казаков. Шумела листва, синий дымок смолки из кадильницы вился над обнаженными головами.
Матвейка Мещеряк с десятком воинов собирал на браном поле брошенные татарами юшланы, саадаки, щиты и копья. И, что греха таить, снимал сапоги и халаты.
— На тот свет и так добегут! — говорил хозяйственный атаман.
Раненных перенесли на струги, и снова поплыли. Было тихо на воде и в лесу, только на стругах повизгивали уключины.
4
Татары на время притихли, от беспрестанных схваток утомились и казаки. Многие из товарищей остались лежать в одиноких безвестных могилах. Невольно в душу просачивалась тоска. Тучи комаров и гнуса донимали казаков, особенно страдали раненые и больные. Не хватало кормов. Перебивались полбой, кореньями, стреляной птицей да зверьем, доедали заплесневелые сухари.
Тихо доплыли до устья Тавды. Широкая темная река вливалась в Тобол. Заходило солнце, и хвойные затихшие леса по берегам были угрюмы и мрачны. Разбили стан, разожгли костры. Проводники, показывая на реку, говорили:
— Глубокая река, люди плавали вверх до Югорского Камня. А за ним, перевалив его, попадали в Пермскую землю.
— Русь! — сразу у многих защемило сердце.
Тут и прорвалось у недовольных.
— Хватит плыть дале! Остались в рубище, голодные, пора на Русь ворочаться. Что припасли из рухляди, с нас и будет! — гаркнул на весь стан Петро Копыльце, молодой, но уже плешивый повольник.
— Чего орешь, шакал! — прикрикнул на него Гаврюха Ильин. — По петле соскучал? До Москвы тебя не довезут, топором голову оттяпают и на Чердыни!
— Ты погоди, казак, грозить! — вмешался в спор Артем Задери-Хвост. — Не пужливы мы. Солевары извечные, навидались строгостей у Строганова! Обсудить надо. Хана нам не побороть. Велика орда, и зря задираем ее. Топорь на Руси ждет, а в сибирской стороне либо от стрелы, либо от голода могила! Эх, ты! За каким же лядом идем? Незачем.
— Врешь! — сердито перебил его атаман. — Ведет нас дело!
Кормщик Пимен встал рядом:
— Верное слово сказано: ведет нас дело, а не грабеж!
— Какое такое дело выискалось? — запальчиво закричал Копыльце. — У казака одна удаль и потеха — за зипунами сбегать.
— А я вот хочу Руси послужить! — сказал Пимен.
Артем Задери-Хвост хвать его за бороду.
— Боярам да купцам задумал служить? — заорал он. — Я тебе послужу, схвачу топор да по днищу. Вот и плыви тогда на стругах.
Пан ухватил за руку Артема, — хрустнула кость:
— Не тронь кормщика! Без него и тебе тут грош цена.
— Браты! — злее прежнего заорал Артем. — Атаманы нас обманули!
Тут поп Савва не удержался и рявкнул во всю могучую грудь:
— Браты, слухайте меня, шалость до добра не доведет. Кто, как не атаман, сделал нас силой. Не забывайте, други, среди врагов мы!
— Катись ты, долгогривый. Брысь отседова! — закричали смутьянщики.
Поп засучил рукава, стиснул кулаки:
— А ну-ка ты, орясина, тронь только! Выходи, померяемся! — глаза Саввы стали злы, колючи. Расправил плечи, борода рыжим парусом, — диковинный силач. — Я те за порух товариства башку оторву! — погрозил он Артемке.
— Зачем зашли в такую даль? — закричал рязанский Куземка Косой. — Плыли-плыли, и заплыли на край света. Не хочу пропадать. Гляди, браты, от невзгод голова сивой стала!
— Это верно! — закричали сразу десятки голосов. — Пропада-а-а-мм!..
— Вши заели!
— Раны замучили!
— На Русь!
— Эко просторы, земля без конца-краю, а нас горсть. Растопчут татары!
Люди горячились, злобились. Позади, в толпе, эти речи сдержанно слушал Ермак. Ватага зашумела яростней, в людской толчее кто-то с рывка ударил атаман Грозу в бок кулаком.
Атаман вскинул руку:
— Станишники, аль, я вместе с вами к Астрахани не ходил? Кто по горячему палу шел без воды пять дней? Кто мстил за слезы русские? А кто все предал? Я что ли? Ермак? Иванко Кольцо? Дешево расценили, мы не продажные.
— Не продажные! — поддержал Савва. — Мы волей избрали их атаманами!
В круг напористо протолкался Ерошка — солевар с белесыми бровями. Ростом малый, а сильный и злой. Схватил с головы шапку — и оземь: