Демидовы, стр. 46
— Сегодня ночью бить будем, резать урусов!
Сокол потемнел, поднял глаза на Султана, сдвинул брови:
— Солдатишки измыкались, изголодались, народ они подневольный; потолковать надо. Без драки, может, на сторону нашу подадутся.
На вязке соломы сидел толстомордый тархан Мамед — тот самый, что продал Никите Демидову вотчинные земли. Тархан недолюбливал Сеньку, да и тот сторонился богатого башкира.
«Не к добру тут стервятник вертится, — думал про него Сенька, — предаст».
С Мамедом всюду ездили два телохранителя, плечистые татары, оба нелюдимые и злые, преданные, как псы, своему хозяину. Тархан поджигал башкиров бить всех русских. В походе на ногайской дороге он пристал к Соколу и с той поры не отставал от него.
Тархан поглядел на Сеньку злыми глазами, плюнул:
— Бить собака надо!
— Пошто всех бить? Резать надо купчишек, да дворян, да богачей, вот оно что!
Глаза Мамеда позеленели; он схватился за саблю:
— Башкирска земля для башкирский народ!
Сенька дышал тяжело; в нем закипела кровь. «Ишь, сытая морда, как поворачивает дело», — подумал он и зло крикнул:
— Верно, башкирская земля для башкирского народа, а не для дворян да тарханов. Вот оно как!
— Молчи, Сокол, рубить буду! — вскочил тархан и бросился к Сеньке.
Сокол спокойно взялся за рукоять клинка:
— Попробуй, я и сам на это мастак!
— Их-х! — тархан скрипнул зубами, повернулся и вышел из хибары.
Султан недовольно повел бровью:
— К чему ты обидел Мамеда?
Сенька выдержал взгляд Султана, вздохнул:
— Эх, ты за народ идешь биться, а не подумал, за какой народ?
— Мамед — башкир…
Сокол положил руку на плечо Султана:
— Мамед — тархан, он друг Демидову. Вот он что главное, а башкир иль татарин он, пес с этим! Наши супротивники — дворяне да тарханы. Понял? Бедняку все едино, кто жмет да шкуру его дубит; русский ли купец иль тархан. Ты об этом подумай…
Султан молча надвинул лисий треух, блеснул глазами:
— Сегодня драться будем, а разговоры ни к чему…
— Эх, жалость, не докумекал ты, Султанка, все. А ты уразумей…
Султан, не слушая, вышел на улицу; взволнованный, он посмотрел на тусклое зимнее небо и подумал: «К чему Сенька такие речи вел? Аллах сегодня пошлет беззвездную ночь. Нельзя больше ждать: налетит буран, люди разбредутся по улусам…»
Под утро — над долиной висела густая морозная мгла — башкиры ворвались в обоз русских. На бивуаке забили барабаны, подполковник Хохлов поджидал башкиров, роты развернули знамена и пошли в штыковой бой.
Над перелесками кружило голодное воронье: северный колючий ветер гнал поземку, леденил лицо, засыпал глаза. Руки прилипали к жгучему, намороженному железу. Солдаты, побросав обозы, голодные, озябшие, тесно прижавшись друг к другу, шли навстречу противнику.
Башкирские всадники врубились в строй, бросали арканы — арканили солдат. Подполковник Хохлов, в треуголке, с жиденькой косичкой, помахивая сабелькой, покрикивал:
— Не выдавай, братцы, вперед!
Султан с отборными конниками налетел на головную колонну, пришпорил своего скакуна — конь поднялся на дыбы… Подполковник бесстрашно бросился вперед. За ним устремились солдаты; на усатых лицах осел иней, дыхание вырывалось густым паром…
Солдаты, отбиваясь, шли вперед. Били барабаны, визжали стрелы, кричали люди, ржали кони…
На голубоватом снегу алели лужи; снежная поземка жадно зализывала горячую кровь…
На бугре стояли три всадника: тархан Мамед и два его телохранителя. Тархан сквозь пургу видел, как колонны солдат, ощетинившись штыками, уходили в лес…
Трещал мороз, дымила пурга; схватка была жаркая и немилосердная. Обозленные люди крошили друг друга, кололи, обнявшись, падали в снег и погибали…
Наступил шестой час. Над побоищем спустились сумерки. Из-за холмов поднялся ущербленный месяц. На белоснежной равнине валялись подбитые люди и кони.
Золотистый скакун Султана лежал с переломленной спиной; из пасти коня пузырилась кровавая пена. Замерзшая нога торчала в синих сумерках бесприютно, как черный перст. Лунный свет холодным блеском отсвечивал на конской подкове… Оставив на поле четыре сотни солдат убитыми и ранеными, — башкиров полегло вдвое больше, — подполковник Хохлов с большими трудностями пробрался в Солеварный городок, где и отсиживался до прихода казанских войск Аристова и Рыдаря.
Башкирские отряды двинулись в Закамье, поднимая народ. На дороге к Чусовой они напали на демидовский обоз, груженный пушками. Подводчиков разогнали, пушки таскали за собой, но за недостатком пороха и людей, знающих огневую стрельбу, пальбы из них не было.
Перебравшись по льду Камы-реки на казанскую сторону, башкиры осадили дворцовое село Елабугу. Пожар восстания разгорался: за башкирами поднялись татары. Вооруженные чем попало — пиками, луками, просто дрекольем, — восставшие двинулись по казанской дороге и захватили пригород Заинек.
Перебив служилых людей, порубив в бою немало гарнизонных солдат, башкиры пошли на Казань…
Вести о восстании дошли до царя Петра. Государь готовился к решительной схватке со шведами; отвлечение воинских сил на восток грозило большими бедствиями.
С большим трудом добрался Никита Демидов до Москвы и поехал к царю. Петр Алексеевич занимал в отцовском дворце маленькую горенку, заставленную токарными станками, плотничными инструментами. На столе лежали карта, компас, записные книжки.
На улице стояла теплынь, но печь в горнице была жарко натоплена. Царь недомогал; его слегка знобило. Запахнувшись в теплый халат, он сидел в кресле и, надев круглые, в железной оправе очки, курил неизменную трубку и просматривал голландские куранты.
— Демидыч, как дела? — встретил Никиту царь.
Демидов поклонился ему, взглянул исподлобья:
— Плохи, государь. На Каменный Пояс не добраться. По татарским деревенькам мутит народ…
Петр поднялся с кресла, заходил по горнице.
Ходил он слегка сгорбившись, стал мрачным, подергивалась щека. Демидов набрался храбрости и сказал государю:
— Войско бы, Петра Ляксеич, послать на нехристей. Заворовались народишки…
Царь усмехнулся:
— Войско слать? А где его, Демидыч, взять? Ты вот в рудах толк знаешь, а в воинском деле мало смыслишь. — Голос Петра построжал. — Нельзя отсель войско снимать да под Казань слать. Вот-вот шведы нагрянут.
Никита растерялся, развел руками:
— Так что же делать тогда, Петра Ляксеич?
— А ты помозгуй, борода. Сумел заводы ставить, сумей оберегать их. Все царь да царь, а вы-то сами, купцы да заводчики, подумали бы о том.
— Помилуй бог, — упал духом Никита. — На том свет держится. Что мы, купцы да заводчики, без царя? Ровно без головы, да и народ — сирота…
— Ловко загнул! — Петр набил короткую трубочку едким табаком, задымил. Подошел к Демидову, сказал строго: — Вот что: войско слать не буду на башкир; купцам да тебе, Демидыч, раскошеливаться надо. На месте ратных людей сбирай да езжай, торопи с пушками.
Он повернул Никиту к двери, подтолкнул в спину:
— Езжай, Демидыч, а в Казани сам увидишь, что надо будет…
Демидов поклонился в пояс царю, помялся, не хотелось уходить, да пришлось. Царская воля — не переступишь…
14
Лютовали январские морозы, дороги и перепутья заметало сугробами, дворянские усадьбы и деревеньки затерялись в глубоких снегах. Над жильем синели дымки: люди оберегались от стужи. Птица замерзала на лету.
Никита Демидов приехал в Казань. Над Волгой стлался густой туман. На левобережье на бугре высился оснеженный кремль, над башней Сумбеки вилось воронье да в прозоры грозно глядели пушки. В городе чуялись тревога и настороженность. Служилые люди упрятали семьи в кремль за толстые стены. На торжках кипела давняя бестолочь, но народ держался дерзко; поговаривали о башкирах и беглых холопах, что походом идут на Казань.