Необыкновенное лето, стр. 10
– Съел? – улавливал Алёша сквозь шипенье, удары, треск, шум, стук и топот возни. – На ещё, на!.. Слопал?.. Получай!.. Сам получай, сам, сам!.. На, на!.. На ещё!.. Раз!.. раз… ать… ать!.. На!.. А!..
Наконец в руках мальчишек остался от книги пустой переплёт. Рыжий вырвал его, отскочил, с размаха бросил им в лицо беленькому и крикнул:
– Вот твой Конан-Дойль! Жри!
Но беленький увернулся и опять беззаветно налетел на рыжего, присказывая:
– Я тебя!.. наконандойлю!
Они заработали в четыре руки поверх низко, по-телячьи опущенных голов, но ненадолго. Промахнувшись раза два, они отошли недалеко друг от друга, утёрлись рукавами, всхлипывая и дыша со свистом, распоясались, подтянули штаны, одёрнули рубашки, застегнули пояса, ещё раз утёрли красные поцарапанные лица, но уже не рукавами, а ладонями, и посмотрели – не осталось ли кровавых следов. Но лица пострадали гораздо меньше книги.
– Попало? – сказал рыжий.
– Тебе ещё не так попадёт, постой! – отозвался беленький.
Они помолчали, продолжая приводить себя в порядок и оглядывая поле брани. Беленький первый поднял с пола несколько листов и внимательно посмотрел на страницы.
– Вот тебе от Арсения Романыча теперь будет!
– Это тебе будет. Ты зачем рвал у меня книжку?
– А ты чего её стащил с полки?
– А ты зачем её запрятал? Сам соврал, что не нашёл, а сам нарочно запрятал.
– Я её нашёл, я первый и должен был читать. Все равно потом бы дал тебе.
– А чего ты врал? Я по носу видел, что врёшь, когда ты подлизывался к Арсению Романычу.
– Я не подлиза. Это ты подлиза.
– Да, как бы не так! Каким голоском засюсюкал: «Арсений Романыч, если мы найдём Конан-Дойля, можно нам взять?» А сам уж давно нашёл и запрятал нарочно черте куда, под географию!
– А тебе чего надо в географии! Полез!
– Чего надо! Я знал, куда запрячешь. У меня нос тонкий.
– Тонкий! Вот я тебе расквашу, он будет толстый.
– Расквась! – сказал рыжий и начал засучивать рукав.
Но все обошлось. Постояв, он тоже поднял с пола листочек.
– Пашка, у тебя какая страница? – спросил беленький немного погодя.
– Семьдесят пятая. А у тебя?
– Одиннадцатая и потом дальше, до шестнадцатой.
– Давай разложим на постели, а потом как следует сложим.
– Мы её склеим. Я у дедушки возьму клейкой бумаги, у него есть.
Присев на корточки, они стали ползать, вытаскивая листы из-под кровати, стола и кресла и передавая друг другу. После драки они стояли лицом к окнам, да были к тому же так поглощены своей ссорой, что ничего, кроме себя, не видали. Взявшись собирать книгу, они неминуемо должны были подползти к Алёше: некоторые листочки долетели до его ног. Он уже хотел помочь подбирать, потому что страх прошёл и он очень был рад, что после такого отчаянного сражения не оказалось даже тяжело раненных. Но сначала надо было объявиться. Он решил покашлять. И как раз в этот момент рыжий распрямился, оглядывая комнату, и прямо упёрся своим жёлтым бесстрашным взором в Алёшу.
– Это что? – спросил он. – Ты чей? Витя, смотри!
Но беленький уже подходил и глядел на Алёшу тоже необыкновенно бесстрашными и потому пугающими глазами.
– Наверно – которые приехали к Арсению Романычу из Петрограда, – сказал он.
– Ты из Петрограда? – спросил Пашка.
– Да, – ответил Алёша и поперхнулся слюнкой.
– Чего особенного нашёл в тебе Арсений Романыч! – удивился Пашка.
– Ты что же – все видел? – спросил Витя.
– Да. Извините, – сказал Алёша, поклонившись.
– Ничего. Мы не боимся, – сказал Пашка. – Как тебя зовут?
– Меня Алёшей.
– Сколько тебе лет?
– Семь-восьмой, – выговорил Алёша в одно слово.
– Мы саратовские, вот я и Витька, а нам восемнадцать лет. А ты петроградский, а тебе всего семь.
– Да, какой хитрый! Так не считают – двоих вместе! – посмелел Алёша.
– Тебе не выгодно. Трусишь, что мы старше. Ну, выходи, козюлька, на одну левую руку! Хочешь? – вызывающе сказал Пашка.
– Нет, не хочу. Мне Ольга Адамовна запрещает драться, – упавшим голосом признался Алёша.
– Это кто?
– Моя бонна.
– Это что?
– Гувернантка, – разъяснил Витя.
– Ты больше слушайся своей губернаторши, – сказал Пашка. – Этак тебе всё запретят, если слушаться будешь.
– Ну, собирай листочки, Алёша, – приказал Витя.
Алёша мигом опустился на колени и с восторгом полного избавления от страха начал ползать. Он вскакивал, подняв два-три листочка, отдавал их мальчикам, опять становился на колени, опять вскакивал и так добрался до той комнаты, откуда выскочили драчуны. Тут он увидел высокие длинные полки с книгами, не в особенном порядке, но расставленные и не очень пыльные.
– Библиотека! – сказал он, присев на пятки.
– А ты знаешь? – спросил Пашка ревниво.
– У моего папы тоже библиотека.
– Такой, как у Арсения Романыча, нет ни у кого, – сказал Витя.
– Мы её скоро городской сделаем, для всех мальчиков и девчонок, – сказал Пашка.
– Так тебе Арсений Романыч и даст! – возразил Витя.
– А мы, если захотим, отберём, – гордо объявил Пашка, – по новому закону, – что хотят, отбирают!
– Ну и дурак, – сказал Витя.
– Сам дурак. Хочешь только все для себя. Жила!
Они оба нахмурились, вкладывая листы в переплёт книги. Через минуту все было собрано, и Пашка сказал Вите:
– Тебе дедушка велел домой идти.
– Да, домой. А сам велел на базаре краску продать.
– Какую?
– Для яиц. Либо продать, либо обменять на яйца.
Витя достал из кармана пакетики, и все трое мальчиков стали разглядывать нарисованных на пакетиках ярких зайцев, петухов и огромные, размером больше зайцев и петухов, алые, лазоревые, лиловые яйца.
– Больно надо теперь твою краску для яиц, – сказал пренебрежительно Пашка, – когда пасха-то прошла.
– Деревенские что хочешь возьмут, – ответил Витя. – Им все надо. Я раз вынес на базар резиночки для записных книжек. Знаешь? – кругленькие такие. Деревенские все до одной похватали.
– У тебя дома пасху справляли? – спросил Пашка.
– Ага. А у тебя?
– У нас мать при смерти. Спрашиваешь! – отвернулся Пашка.
Витя поднял к самому носу Алёши книгу, потряс ею внушительно, проговорил с угрозой:
– Об этом Арсению Романычу ни гугу! Смотри!
Алёша покачал головой и солидно заложил руки за спину.
Когда приятели двинулись к двери, она раскрылась. Ольга Адамовна – в своём необыкновенном сак-пальто и в шляпке-наколочке, – остановившись, приложила руку к сердцу. Длинный подбородок её странно шевелился.
– Алёша, как мог ты сюда попасть… с этими мальчиками?! Вы кто такие, мальчики? Вы здесь живёте?
– Мы ходим к Арсению Романычу, – сказал Витя, осматривая Ольгу Адамовну, как хозяин.
– Это твоя? – нелюдимо спросил Пашка у Алёши.
– Мы познакомились, – сказал Алёша, примирительно обращаясь к Ольге Адамовне.
– Надо было ждать, когда вас познакомят старшие, – заявила Ольга Адамовна. – Что с твоими коленками, Алёша! Идём, я почищу, умою тебя, и мы должны гулять. До свидания, мальчики.
Она взяла Алёшу за ручку.
Пашка дёрнул им вослед головой и понимающе мигнул Вите:
– Айда на базар!
В коридоре Ольга Адамовна встретила Анастасию Германовну, таинственно притронулась к её локтю и прошептала:
– Сюда ходят такие плохие мальчики! Боже мой! Мы попали в плохой дом!
– Не пугайтесь, милая Ольга Адамовна, – легко дохнула на неё Анастасия Германовна. – Не плохой, а очень смешной дом! Ни одной целой вещи. Какие-то инвалиды. Дом смешных инвалидов!
Она мягко, на свой беззвучный лад, засмеялась и вдруг, в неожиданном порыве, больно прижала голову Алёши к себе под сердце.
5
Меркурий Авдеевич Мешков поднялся рано. Он никогда не был лежебокой, а последний год совсем потерял сон, начинал утро с зарёй. Это был уединённый, словно монастырский час. Из смежной комнаты тихо слышалось дыхание дочери. Внук Виктор иногда стукал во сне то коленкой, то локтем об стену, – забияка, и сны-то у него петушиные! В отца, что ли, – Виктора Семеныча? Тот по сей день хорохорится. Уж, кажется, подрезали крылышки и хвост выщипали, от гнёзда ни пушинки, ни прутика не оставили, надо бы стихнуть – так нет! Все чего-то прикидывает да сулит: «Погодите, папаша, погодите!» – «Чего годить, неугомона? – спрашивает Меркурий Авдеевич. – Полтора кромешных года годим, а только ближе к смерти. Вон моя Валерия-то Ивановна не дождалась, опочила». – «Все равно, – возражает Виктор Семёнович, – возвышен ли ты, унижен ли – всё равно с каждым днём ближе к смерти, это верно. Но это зависит от строгости матери-природы. От человека зависит другое. Настоящему человеку дан ум. Уму назначено создать устройство жизни». – «Вишь, как он ловко все устроил, твой ум-то!» – торжествует Меркурий Авдеевич. «Это не мой ум, – опять возражает Виктор Семёнович, – это ихний ум. А у них ум простой. Они думают силой взять. Двадцатый уж век такой, что без образованности сила ни к чему, разве во вред. Возьмите, папаша, меня. Ну, какой я им сотрудник? Смеху подобно! А они меня в исполком позвали. Почему? Потому что выше меня по образованности автомобилиста-механика нет во всем городе. Колесить на машине полный идиот может. Но содержать машину – попробуй без образования! Ломать – они без нас! А починять – они к нам! Образование их защемит, папаша, погодите!» – «Я для себя все решил, – отвечает Меркурий Авдеевич, – годить нечего. Да и что ты заладил: папаша, папаша! Три года скоро, как я твоего сына ращу, и Лиза мне уже твоё имя вспоминать запретила. Вот как у нас! А ты все – папаша!» – «Вы дед моему сыну, отец моей жене. Что же вы пренебрегаете? – упрямствует Виктор Семёнович. – Все восстановится, и Лизу с сыном вернут мне по закону. Так что вы – и бывший мой папаша, и будущий. По гроб доски не отвертитесь!» – «Нет, – не соглашался Меркурий Авдеевич, – Лиза к тебе не вернётся, напрасно себя утешаешь, это, брат, мираж-фиксаж. Лиза на вкус свободы отведала». – «Что ж свобода? – не смущался Виктор Семёнович. – Пускай неволя, лишь бы хлеба вволю. А хлеб ко мне скорей придёт, чем к Лизе. Свобода! Я бы тоже за свободой вприпрыжку побежал, да живот не пускает. Вот я и катаю на „бенце“ богом данных властей». – «Богом данных! – укоряет Меркурий Авдеевич. – Бесстыдник!» – «А как же иначе, папаша? – удивляется Виктор Семёнович. – У них стыда нет, а у меня должен быть? Этак я никогда с ними общего языка не найду!» – «Что же ты им бражку варить помогаешь?» – уже ярится Меркурий Авдеевич и вещим голосом, будто желая образумить заблудшего, повторяет не гаснущее в памяти пророчество Даниила: нечестивые будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют…