Седина в бороду, стр. 34
– О, – вскричала девушка, – неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо? Бессмысленно и глупо! Ведь кусты – это только кусты, а пыль – только пыль, дороги грязны, а солнце жгуче!
– Ева, что…
– Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь слеп и глуп!
– Почтенный возраст в сорок пять лет? – выдохнул сэр Мармадьюк.
– Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево – это всего лишь дерево, а поле – это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона Гоббса!
Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей вслед.
– Гораций, – сказал он, – Гораций, она не верит в существование Джона Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, – это еще не пора дряхлости и слабоумия, слышишь, Гораций!
Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
– Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель, наверное, не откажешься отобедать?
Гораций громко всхрапнул.
– Вот именно! – сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай поищем таверну.
В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
– Джон, – испуганно крикнула она, подбегая, – Джон, мы должны вернуться.
– В самом деле? Почему же?
– Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
– И много?
– Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика и один четырехпенсовик!
– Весьма прискорбно, но не стоит печалиться…
– Какая же я растяпа!
– Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь. Гинея – совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим наши поиски хлеба насущного.
– Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
– Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном металле мы недостатка не испытываем.
– Ты так богат? Разве Джон Гоббс…
Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась, щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
– О, Боже, – прошептала девушка, – О, Боже…
Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
– Все в порядке, приятель! – приветливо проверещал старичок. – Не обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь – это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям, к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь – это и блаженство, и утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
– Бедное мое дитя, – сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, – покуда я жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
– Причем тут я? – Она удивленно взглянула нашего. – Мне страшно за тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут схватить, посадить в тюрьму… Поэтому я и иду дальше, ведь нужно присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я…
Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку. Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом находились мягкие губы, нежный овал лица…
– Энн, дитя мое! – прошептал сэр Мармадьюк.
– Нет. – Голос ее звучал глухо. – Увы, увы, но я не дитя! А ты, Джон, такой благородный, такой храбрый и ласковый. Другого такого не сыскать на всем белом свете.
Он слышал, как бьется ее сердце. И вдруг радость от близости этого молодого и прекрасного тела лишила его разума; желания, доселе подавляемые и сдерживаемые, вырвались на волю. На какое-то мгновение из безмятежного и спокойного человека он превратился в пылающий факел. Оковы вдруг пали. Совсем рядом ее волосы, ее губы, ее лицо. Он прижал девушку к себе еще крепче, коснулся губами волос.
– Ты всегда так уверен в себе, Джон, так надежен. Ты так добр и благороден, что я сама стала лучше!
Сэр Мармадьюк усилием воли заставил себя поднять голову.
– Храни тебя Господь, Ева-Энн! – сказал он хрипло.
Он отвел в сторону взгляд, полный неутоленного желания, и мягко отстранился. Ева-Энн смущенно привела себя в порядок, и они отправились дальше. Довольно долго они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Через некоторое время девушка резко остановилась. Сэр Мармадьюк, следовавший чуть позади, все еще не мог оторвать глаз от ее сияющей красоты, ему казалось, что Ева-Энн стала еще прекраснее. Девушка, встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила ресницы. Какое-то время они стояли друг перед другом, не произнося ни слова. Наконец сэр Мармадьюк прервал странное молчание:
– Ева, – голос его звучал все еще хрипло, – почему ты остановилась?
– Остановилась? – переспросила она, словно не понимая, – так… из-за Горация, Джон. Куда ты его подевал? Где он?
– И впрямь, где? Похоже, я забыл о бедном создании.
Они повернули назад и вскоре обнаружили очень довольного собой осла, уютно устроившегося в зарослях чертополоха. Сэр Мармадьюк подобрал повод.
– Джон, давай пойдем вон по той тропинке.
– Почему именно по ней?
– Может, она выведет нас на дорогу, а там мы найдем таверну. Ты, наверное, очень голоден, Джон, и давно уже мечтаешь о луковице?
– Ну еще бы! – энергично кивнул головой джентльмен. – Еще как мечтаю!
Глава XXI,
в которой солнечный свет перемежается сумраком теней
Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц и веселым говором ручьев. Пробегали быстрые ночи, усеянные алмазами звезд, увенчанные серебристой луной. Жизнь наших героев была беззаботна и не слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии, где бродили, наслаждаясь царящей вокруг гармонией и обществом друг друга. Дружба джентльмена и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от забот повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.
С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала. И каждый час приносил все новые свидетельства того, насколько необыкновенна эта девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно сбивавшая сэра Мармадьюка с толку, лишь добавляли очарования удивительной красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь же быстрые приступы раскаяния, ее нежность и сердечность, ее робкое кокетство и серьезная скромность, потаенная страстность женственности сводили нашего героя с ума, нашептывая ему голосом Евы-Энн, взглядывая из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.