Приключения Михея Кларка, стр. 124

Таким-то образом окончились наши усиленные передвижения, и мы очутились в положении людей, прижатых к стене. На нас направлялись все войска правительства. Слухов о восстаниях в нашу пользу до нас ниоткуда не доходило. Церковь господствовала, а протестантов повсюду сажали в тюрьмы. Милиция графств двигалась на нас с севера, востока и запада. В Лондон прибыли шесть полков голландских войск, присланных Вильгельмом Оранским. По слухам, в Англию направлялись еще несколько голландских полков. Одно Сити выставило десять тысяч человек. Повсюду шла маршировка и обучение военному делу. Готовили смену для цвета английской армии, которая находилась уже в Сомерсетском графстве. И все это делалось для того, чтобы раздавить пять-шесть тысяч дровосеков и рыбаков, которые были плохо вооружены и не имели ни копейки денег. Сила этих людей заключалась в готовности умереть за идею.

Это, мои милые дети, была благородная идея, за которую охотно можно пожертвовать все. Отчего не жертвовать жизнью, если чувствуешь, что умираешь для общего дела? Правда, это были единственные крестьяне; они выражались грубо и не могли бы красноречиво объяснить своих побуждений, но в душе, в сердце своем они отлично сознавали, что сражаются за то, что всегда составляло силу Англии. Они восстали против людей, которые захотели лишить их родину того, в чем заключалась ее крепость и могущество.

Прошло три года, и все поняли эту истину. Наши необразованные пуритане оказались более дальновидными и передовыми, чем те, кто смеялся над ними.

Римская вера подходит только для тех народов, которые не привыкли к самостоятельному мышлению. Люди малоразвитые не интересуются религиозными вопросами и верят в обычай, в то, во что им приказывают верить; Англия успела выйти из этих католических пеленок. В ней уже успели появиться самостоятельные мыслители, отказывающиеся от преклонения перед авторитетами и подчиняющиеся только своему разуму и совести. Заставлять этих людей верить в то, во что они перестали верить, было бесполезным и неразумным делом, скажу больше, безумием. И однако эта попытка была сделана. Ханжа король и сильная, богатая церковь творили насилие над народом. Через три года народ понял, что насилие есть насилие, — и королю пришлось бежать, спасая себя от народного гнева. Но в описываемое мною время народ, после долгих гражданских войн и развращающего режима Карла II, находился в каком-то оцепенении и поэтому набросился на тех, кто восстал в защиту свободы совести. Так плохо соображающий человек бьет ни в чем неповинного посланца, принесшего ему худую весть. Странно, милые дети, наблюдать, как бесплотная мысль приобретает видимую форму и порождает страшные, трагические события. С одной стороны король-богослов, размышляющий о том, что ересь и что не ересь, а с другой шесть тысяч решившихся на все людей. Этих людей травят, гонят с места на место, и они наконец оказываются окруженными со всех сторон в холодных болотах Бриджуотера. Сердца этих людей окаменели и ожесточились: Это не люди, а затравленные звери. Горе тем народам, короли которых занимаются богословием!

Но бедные люди, о которых я вам говорю, защищали великую идею. Можно ли сказать то же самое о человеке, который стоял во главе их? Увы! Как жаль, что таким людям был дан такой вождь! Сегодня Монмауз был самонадеян и самоуверен, завтра же он обратился к полному отчаянию, сегодня он сулил своим приближенным места членов Государственного совета, завтра он собирался бежать от своей армии в Голландию. Им словно владел сам:дух непостоянства.

И однако у Монмауза, перед тем как он стал во главе восстания, было хорошее имя. В Шотландии он составил себе замечательную репутацию. Его хвалили не только за одержанные им победы, но и за — милосердие, которое он проявил к побежденным. На материке Европы ему пришлось командовать английской бригадой, и он командовал ею так, что заслужил похвалы лучших полководцев Людовика и императора. Но стоило Монмаузу взяться за свое собственное дело и поставить на ставку свою собственную карьеру и голову, и он оказался слабым, нерешительным и трусливым человеком. Вся его доблесть оставила его. Я всегда плохо верил в Монмауза. Бывало, я видел его во время похода. Едет он на своем красивом коне, свесив голову на грудь, а на лице его ясно читается отчаяние. Было очевидно, что этот человек, если даже добьется королевского трона, на нем не удержится: Куда такому человеку носить корону Плантагенетов и Тюдоров? Да у него эту корону его же собственные генералы отнимут.

Впрочем, я должен отдать справедливость Монмаузу. Он стал гораздо бодрее и проявил даже мужество после того, как решено было сразиться с неприятелем. Другого исхода, впрочем, и не было. Но так или иначе Монмауз изменился к лучшему. Были пущены в ход все средства, чтобы ободрить войска и приготовить их к решительному бою. Все дни с утра до вечера мы проводили в работе, обучая наших пехотинцев бою в сомкнутом строю и отражению конных атак. Все боевые тонкости были постигнуты нами и переданы солдатам. Ночью же все улицы города, начиная с Дворцового

Поля и кончая Партетским мостом, звенели проповедью, молитвами и пением гимнов. За порядком офицерам следить не приходилось, так как солдаты сами поддерживали порядок и наказывали виновных. Одного солдата, появившегося на улице в нетрезвом виде, товарищи чуть не повесили. В конце концов жизнь его удалось спасти, но он был прогнан из армии, ибо товарищи находили, что он, как пьяница, недостоин защищать святое дело свободы совести. Возбуждать в наших людях храбрость и мужество было также излишне. Они были бесстрашны, как львы, и если приходилось за что опасаться, так это за то, чтобы храбрость не завела их слишком далеко. Солдаты помышляли о том, чтобы обрушиться на врага сразу, подобно орде фанатичных мусульман. Извольте обучать таких горячих молодцов и приглашать их к осторожности, без которой воевать нельзя.

На третий день нашего пребывания в Бриджуотере стал обнаруживаться недостаток в провизии. Вся окрестная страна была опустошена; и кроме того, мы были окружены неприятельской конницей, которая рыскала повсюду и портила нам пути сообщения. Вследствие этого лорд Грей приказал однажды двум конным ротам выехать ночью на фуражировку. Начальствование над этим маленьким отрядом было поручено майору Мартину Гукеру, старому лейб-гвардейцу. Это был грубый служака, любивший выражаться кратко и бесцеремонно, но великолепно обучавший подчиненных военному искусству. Мы с сэром Гервасием отправились к лорду Грею и просили у него разрешения присоединиться к отряду. В городе было делать нечего, и поэтому лорд Грей нам охотно разрешил уехать с Гукером.