Стоящий у Солнца, стр. 98
– Здравствуй, солнце!
И это были единственные слова, произносимые им вслух в течение всего последующего дня. Потому что акустика в горах была совершенной, его могли услышать, ибо он сам слышал то шорох осыпи, тронутой чьей-то ногой, то далекий неясный говор. Погоня была опытной, закаленной в Афганистане, – от таких просто так не уйдешь. Зря не сделал засаду тогда, на дороге! Можно было расстрелять машину из укрытия и покончить сразу со всеми. Видимо, граната лишь повредила «опель». Разрыв по времени примерно сутки. Сократить его в горах даже со снаряжением – не так просто. Но положение у Русинова было идиотское: если остановиться сейчас и устроить засаду преследователям – можно опоздать к заветному камню! Придется тащить их за собой до финиша – они не знают, где конечный пункт этого марш-броска…
Однако и сам он не знал точного направления к останцу. Рассмотреть же без бинокля что-либо внизу даже с высоты хребта было невозможно. Он хорошо помнил этот камень-останец, напоминающий памятник Островскому возле Малого театра. Он шел к нему, держа его образ в сознании, и старался не мешать своим ногам повиноваться только внутреннему чутью. Время от времени ему будто кто-то подсказывал: «Иди сюда, теперь в эту сторону, возьми правее…»
Он старался не спугнуть это свое состояние. Когда на склоне у него кончилась вода, ему вдруг захотелось забрать чуть правее, и скоро прямо у ног, как в волшебной сказке, оказался ключ, бьющий из-под камня. Потом, уже возле границы леса, он почувствовал тягу к каменной осыпи и неожиданно заметил на мшистом курумнике выводок глухарей. Ближняя к нему птица сидела как изваяние, сама напоминая камень. По своему возрасту этот глухарь был ровесником Уральского хребта…
Однако он не умилился этому, а, встав на колено, прицелился, затаил дыхание и выстрелил. И через несколько минут уже жег костер из сухого мха и лишайника, срывал перья с птицы и жарил на огне куски мяса…
Он ел, но думал об эволюции, которая не коснулась этой птицы, да и была ли она вообще? В связи с этим он вспомнил неожиданное, потрясшее его тогда откровение, услышанное из уст пчеловода Петра Григорьевича Солдатова. Когда зашел естественный разговор о жизни пчел, этот философ, бард и актер неожиданно заявил, что пчелы не насекомые.
– А кто же это? – без особого интереса спросил Русинов.
– Летающая часть растений, – очень уж просто объяснил тот.
И эта простота как бы замаскировала истинный смысл сказанного. Спустя несколько дней, когда он увидел пчелу на цветке, вспомнил его слова и поразился: не цветок существовал для пчелы, а пчела для цветка, ибо последний не мог без посредства этого существа продолжать свой род. Стремящаяся к разнообразию природа творила виды растений, не похожих друг на друга, но, чтобы не создавать для каждого сложные системы соединения двух начал, ибо они тоже должны быть разнообразными, сотворила эту летающую универсальную и живую часть растений.
Следуя этой логике, человек был живой частью, соединяющей земное и космическое начала мира.
А какие противоположности соединяли животные, рыбы, птицы?.. Не хотелось верить, что эти совершенные существа, владеющие теми природными знаниями, которыми уже не владел человек, могли служить лишь пищей для последнего. Но трех процентов ума вполне хватило, чтобы определить именно эту роль для всей живой и неживой материи. Безмудрому младенцу всегда кажется, что мир создан только для его блага…
Недожаренная и уже ставшая тяжелой, мясная пища сделала ему еще хуже. Вместо ощущения сытости и силы он почувствовал боль в желудке, затем тошноту и слабость мышц. Не зря слово «пост» в его военном и религиозном толковании означало одно и то же: по-стояние, повышенное внимание, бдительность, отказ от мыслей о земном, служение самому главному. «От…» – стремление к вертикали. Только зря стрелял: преследователи засекли направление его движения, могли заметить и дым, хотя сухой мох горит, как порох.
У первого же ключа он промыл себе желудок, засыпал камнем остатки мяса: не время думать о пище!
Заповедный камень он увидел неожиданно и ничуть не удивился тому, что вышел почти точно. Вроде так и должно быть, хотя это получилось впервые в жизни, когда он без карты и компаса, без заранее проработанного маршрута пришел туда, куда следовало прийти. «Памятник Островскому» стоял над молчаливой тайгой, бросая на нее длинную вечернюю тень…
Русинов зашел спереди, где должен был стоять знак жизни, и медленно опустился на камень.
Вертикальная, едва различимая линия с четырьмя точками справа была на месте. Краска лишь пожелтела, потускнела и кое-где отшелушилась, однако же оставив след. Но выше ее свежей белой краской было крупно выведено:
А ниже, мельче и размашисто, виднелась надпись в ровный столбик. Русинов подошел ближе и прочитал стихи.
Потом неподалеку от камня, на ровной площадке, он увидел свежий след кострища и рядом – ровный, застеленный толстым слоем мха четырехугольник – след от стоявшей здесь двухместной палатки.
Сказка была с печальным концом…
26
А ему так хотелось, чтобы хоть единственный раз в жизни свершилось то, что свершается в каждой сказке. Пусть не удалось это у него, но кому-нибудь должно же выпасть счастье: многие годы идти друг к другу без карты и компаса, без маршрута и магического кристалла; идти по наитию, по зову, по чувству, повинуясь только року, и сойтись у заветного камня со знаком жизни.
Значит, нет, не бывает так. Это он поверил в сказку и назначил здесь свидание, и ждал одиннадцать лет, когда вырастет девочка Инга, счастливо спасенная Данилой-мастером. Она выросла, но не забыла памятного камня и все же пришла сюда. Только был у нее другой мастер… А тот, что нес ее на плечах, остался сказочным Данилой и не мог перебраться в реальную жизнь.
Однако почему же она не дождалась назначенного дня, ушла раньше? Заканчивалось лето? Спешила на занятия к первому сентября, если поступила в институт? Или не хотела соединять два пространства, два времени? А это значит, все-таки верила! Иначе бы не пришла вообще! Все одиннадцать лет помнила, готовилась к этому дню, мечтала, как все это произойдет?..
Нет, это он, Русинов, мечтал. И заставил поверить в свою мечту такого серьезного человека, как Иван Сергеевич. А восемнадцатилетняя девочка Инга пришла сюда со своим спутником, чтобы попрощаться с детством, пришла, исполняя обет, к месту счастливого избавления. К сакральному месту, ибо здесь стоит знак жизни! И потому след от двухместной палатки напоминает брачное ложе…
Хотя рано ставить точку в этой сказке. Ведь есть еще Данила-мастер! Завтра он придет сюда и увидит надписи на заповедном камне…
А придет ли? Если бы ждал этого свидания, пришел бы уже давно и не отходил бы от этого места – сидел под камнем и сам бы обратился в камень…
Может, кто-то тут однажды уже сидел и ждал и, не дождавшись, окаменел? Отчего этот останец так похож на человека, с горечью смотрящего в землю?
Памятник обманутым надеждам…
На ночь Русинов поднялся на километр выше камня и немного в сторону, набрал валежника и распалил большой костер. Теперь пусть видят, жаль, что не поспать возле огня…
Засаду он устроил метрах в пятидесяти, среди замшелых глыб так, чтобы видеть костер и все подходы к нему. Люди генерала Тарасова сразу же засекут огонь внизу и не удержатся, пойдут ночью: велик соблазн взять сонного! К тому же знают, что Мамонт, голодный и измученный, возле костра уснет крепко. Но, во всяком случае, они явятся сюда не раньше утра и сами хорошо притомятся, потеряют бдительность, уверуют в победу… К полуночи из-за гор поднялась огромная вишневая луна, и все затаилось, замолкло, оцепенело. Успокоились вечно шуршащие, ползущие вниз осыпи, стихли ручьи, унялся вечерний ветер. И ни одна живая душа не смела теперь нарушить этого безмолвия. Даже птицы, поющие летом круглыми сутками, разве что меняя дневные мелодии на ночные мотивы, здесь онемели и очаровались. Длинные тени расчертили горы в косую линейку, а горы и причудливые камни сделали на них какую-то надпись…