Стоящий у Солнца, стр. 26

8

Между тем гостей на пасеке прибыло. Русинов возвращался берегом и, подходя ближе, заметил возле чана женскую фигуру в белом халате. Петр Григорьевич подбрасывал мелкие щепки на тлеющие под чаном угли – опять «варили уху»…

– А вот и рыбак-рыбачок! – обрадовался он. – Сейчас и пообедаем! Где ж улов-то твой? Поди, один-то донести не смог?

– Не смог! – отшутился Русинов. – Потому назад отпустил.

Новой гостьей оказалась девушка лет двадцати пяти, и о том, кто она и почему оказалась здесь, говорил не только медицинский халат, но и сухая кожа тонких рук, которые очень часто моют с мылом. Привыкший уже переводить с древнего арийского языка всякое слово, Русинов тут же перевел ее имя Ольга. «Ол» – «хмельной напиток из ячменя», «га» – движение. Имя ей соответствовало – «бродящее молодое пиво». Делала она все стремительно, с каким-то пузырящимся внутренним азартом – измерила давление лежащему в чане «пермяку», затем сделала ему внутривенный укол розовым шприцем, а затем в несколько минут, с помощью пчеловода, распяла больного на «голгофе». Приспособление для растяжки суставов и позвоночника было нехитрым, но эффективным: «пермяк» облегченно вздохнул, когда к тросам у ног и головы подвесили груз. Петр Григорьевич теперь был на подхвате у профессионального лекаря. На сей раз воды в чане было чуть на донышке. Больного сначала намазали серой, иловатой грязью, похожей на сапропель, затем обсыпали измельченной травой и обложили свежей пихтовой лапкой, оставив открытым только лицо. Пчеловод подбросил дров в огонь, а Ольга погрузила в парящий чан длинный стеклянный термометр. Метод лечения был невиданный – смесь знахарства с физиотерапией и бальнеологией, но, похоже, не раз проверенный. Пасека, кроме всего, служила еще курортной лечебницей.

Русинов уже ничему не удивлялся, лишь спросил, выдержит ли у больного сердце при такой смеси приемов и средств. Ольга рассмеялась, мельком глянув на «рыбака», самоуверенно заявила:

– Это сердце выдержит! Посмотрите на кардиограмму!

Русинов взял ленту кардиограммы и вспомнил Авегу в день солнечного затмения…

– Интересно, – проронил он, разглядывая линии самописца, хотя в кардиологии разбирался очень слабо. – А в историю болезни можно заглянуть?

– Историю болезни? – Она как-то легкомысленно пожала плечами. – Это же частная практика, индивидуальный подход…

– Мы никаких историй не ведем, – пришел на выручку пчеловод. – Главное, на ноги человека поставить. Ну, пошли обедать!

Русинов и не надеялся, что в этой «лечебнице» можно увидеть какую-нибудь бумагу, кроме кардиограммы. И по тому, как «лекари» смутились, стало ясно, что «пермяка» никогда бы не положили в больницу: скорее всего у него, как и у Авеги, не было никаких документов. Но даже если бы они были, его бы все равно не показали посторонним врачам, чужим людям. «Мелиоратор» – человек на нелегальном положении и как бы для окружающего мира не существует. Стоило ему появиться тут, как вокруг него завертелась вся жизнь – пришел на ночную встречу еще один «несуществующий» – Виталий Раздрогин, откуда-то привезли профессионального врача. А Петр Григорьевич с утра знал, что доставят «пермяка», и готовил ему чан. Этот слепой «пермяк» откуда-то вышел, причем довольно неожиданно для тех, кто сейчас обихаживал и пользовал его. Пчеловод, Ольга и даже Раздрогин были всего лишь подручными, своеобразной обслугой; главное же лицо – он, явившийся из ниоткуда…

Неужели это еще один член экспедиции Пилицина, пропавшей в двадцать третьем году? Ведь указывал же экстрасенс Гипербореец на фотографии, кто жив, а кто нет!

И если Ольга – совсем молодая женщина и молодой врач – так ловко управляется с необычным методом лечения, значит, лечит уже не первый раз и знает, что лечит и кого.

После обеда Петр Григорьевич сразу же побежал к чану, чтобы подменить дежурившую возле «пермяка» Ольгу. Русинов нарочно ел медленно и задержался за столом. Она вошла в избу – уже без халата, в джинсах и легкой кофточке, гибкая и подвижная, привычно скользнула между резных столбов к столу, где стоял ее обед, заботливо приготовленный хозяином пасеки. Чувствовалось, что она тут не первый раз и ей все знакомо. Пища, как и вчера, оказалась пресной, и Ольга, не пробуя, посолила и салат из огурцов, и наваристый, томленный в печи борщ.

– Приятного аппетита! – сказала она весело и принялась за еду.

– Вам тоже, – откликнулся Русинов и поймал себя на мысли, что любуется ею. – Кстати, а как зовут вашего больного?

– Дядя Коля, – просто ответила она.

– А по отчеству? Неудобно как-то… дядя Коля!

– Не знаю! – засмеялась Ольга. – Я его с детства помню. Дядя Коля, и все… Он с моим отцом дружил.

– Вы отсюда родом! – удивился Русинов. – Из какого же села?

– Конечно! – призналась она и охотно объяснила: – А родилась знаете где? Название скажу вам, упадете! Гадья! Слыхали?

– Слыхал. Это на Колве?

– Да… Зато места у нас там! И река такая красивая!

– И название хорошее, – продолжил Русинов.

– Ну уж!..

– Знаете, как переводится?

– Змеиное место! – простодушно сказала она. – Там у нас змеи! Выползут и на камнях греются.

– Ничего подобного! Гадья значит «глубокая, бурная, стремительная», – пояснил Русинов.

– Не может быть! – не поверила она. – У нас все говорят – змеиная… Хотя река у нас там в самом деле бурная.

– Не верите – спросите у дяди Коли, – посоветовал Русинов. – Он должен знать.

– Нет, он приезжий, – сообщила Ольга. – Навряд ли…

– А как ваше имя переводится, знаете?

– Ольга? – задумалась она. – Ну, наверное, «святая».

Русинов откровенно рассмеялся и тронул ее длинную сухую ладонь.

– Святая – это хорошо! Но если точно, то у вас подходящее имя. «Бродящий хмельной напиток»!

– Первый раз слышу! – изумилась она. – Это с какого же языка? Со шведского? Или норвежского?

– Нет, с русского.

– Как интересно! Ну-ка, объясните! – потребовала она.

– Все просто: «ол» – «хмельной напиток из ячменя», «га» – «движение», – с удовольствием сказал он, чувствуя как Ольга заражается разгадыванием языка.

– А Гадья?

– «Га» – вы уже знаете, – спокойно объяснил он. – А «дья» – «бурный, взбешенный». «Дьявол» буквально переводится как «бешеный бык».

Ольга неожиданно хитровато прищурилась и спросила:

– Откуда вам все это известно? Вы же врач-психиатр? Или это шутка?

– Не шутка, – признался Русинов. – Я однажды увлекся языком и окончил МГУ. Правда, заочно, филологический. А попутно еще выучил четыре языка, – уже похвастался он.

– Кто же вы на самом деле?

– Пенсионер! – засмеялся он. – Вольный человек. Приехал рыбу ловить. Петр Григорьевич, кстати, тоже не только пчеловод.

– Это Петр Григорьевич! – с уважением произнесла Ольга. – А как вам удалось так рано оказаться в пенсионерах?

– Я служил, – нехотя сказал он. – Полковник в отставке…

– Еще и полковник? – усмехнулась она, и Русинов ощутил недоверие. – Не скажешь, глядя на вас…

– Но ведь я полковник медицинской службы, – поправился Русинов и понял, что отпугнул ее. Возникший было интерес мгновенно угас, и Ольга, торопливо прибравшись на столе, заспешила к больному: пора было снимать его с «голгофы».

– Не возьметесь полечить мне невралгию? – спросил он, больше для того, чтобы выправить нелепо прерванный разговор.

Она была не такой восторженной девочкой, как показалось при знакомстве. Откуда-то в этом легком, бродящем напитке появился старый хмель сарказма.

– Ах, у вас еще и невралгия? Интенсивная зарядка и бег трусцой, – посоветовала она и скрылась за дверью.

Русинов смотрел ей вслед через окно. Это резкое ее отчуждение вызывало досаду и одновременно как бы подчеркивало, что здесь не любят людей, у которых нет четко определенного положения. Если ты врач – то уж врач, а тут действительно такой букет. Скорее всего Ольгу насторожила всеядность Русинова, больше характерная для Службы, чем для открытого и честного человека. Значит, «мелиораторы» не жалуют Службу, и это уже неплохо. Но кто они сами?..