Цикл оборотня (сборник рассказов и повестей), стр. 75
Или нет?
Киннелл протянул руку и выключил воду.
Он по-прежнему слышал это непонятное тарахтение. Глухое и мощное. И звук доносился откуда-то с улицы.
Киннелл вылез из душа и прошел, даже не вытеревшись, к себе в спальню на втором этаже. Он так и не смыл шампунь с волос, и впечатление было такое, что он стал седым, пока дремал в душе, – как будто сон про Джуди Даймент заставил его поседеть.
И зачем я вообще останавливался на этой проклятой распродаже? – спросил он себя. Но ответа на этот вопрос он не знал. И, наверное, не знал никто.
Когда Киннелл встал у окна, что выходило на подъездную дорожку к дому – на ту самую дорожку, которая лунными летними ночами искрилась, как призрачные пейзажи из поэзии Алфреда Нойеса, – звук снаружи стал громче.
Он отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Он вдруг поймал себя на том, что думает о своей бывшей жене Салли, с которой познакомился в 1978 году на международной встрече писателей и читателей фэнтези. О Салли, которая теперь живет в автоприцепе и выпускает два ежемесячных журнала: «Гости с того света» и «Пришельцы». Пока Киннелл смотрел на дорогу, эти названия наложились у него в сознании, как двойная картинка в стереоскопе.
Ему явился пришелец, который был явно гостем с того света.
«Гранд-ам» с картины стоял перед домом. Из двух хромированных выхлопных труб вырывались клубы белого дыма и медленно растворялись в воздухе. Надпись на багажнике, выполненная старинным готическим шрифтом, ясно читалась при свете луны. Дверца с водительской стороны была открыта. Но это еще не все. Судя по свету, льющемуся на ступени крыльца, передняя дверь в доме Киннелла была открыта тоже.
Забыл запереть ее на замок, – подумал Киннелл, вытирая со лба мыльную пену вдруг онемевшей и потерявшей всякую чувствительность рукой. – Забыл поставить на сигнализацию… хотя вряд ли бы это спасло. Для этого парня не существует замков и сигнализацией.
Что ж, может быть, Киннеллу и удалось направить его прочь от тетушки Труди, и это было уже кое-что. Но сейчас эта мысль не принесла ему облегчения.
Гости с того света.
Глухое тарахтение мощного двигателя в 442 лошадиные силы, не меньше. С баком на четыре барреля, усиленными клапанами и прямой инжекцией.
Киннелл – голый и мокрый, с головой в мыльной пене – медленно развернулся, не чувствуя под собой ног, и увидел картину. Именно там, где и думал увидеть: на стене над кроватью. «Гранд-ам» стоял на подъездной дорожке у его дома, дверца с водительской стороны была открыта, а из хромированных выхлопных труб валил дым. Под этим углом Киннеллу была видна дверь его дома, открытая нараспашку, и длинная тень человека на полу прихожей.
Гости с того света.
Гости с того света и пришельцы.
Теперь Киннелл слышал шаги. Тяжелые шаги – вверх по лестнице. Он знал, что блондинистый парень носит мотоциклетные сапоги. Ему не надо было этого видеть. Люди, которые делают на руках татуировки ЛУЧШЕ СМЕРТЬ, ЧЕМ БЕСЧЕСТЬЕ, носят только мотоциклетные сапоги. И курят только «Кэмел» без фильтра. Подобные вещи – они как закон, обязательный к исполнению.
Да, и еще нож. У него обязательно есть с собой нож. Большой и острый. Что-то вроде мачете. Подходящая штука для того, чтобы снести человеку голову одним размашистым ударом.
И он наверняка сейчас улыбается, обнажая свои заточенные людоедские зубы.
Киннелл все это знал. Не зря же он сам навыдумывал столько ужасов.
У него было богатое и живое воображение.
– Нет, – прошептал Киннелл, вдруг осознав, что он совершенно голый. Только теперь до него дошло, что его бьет озноб. – Нет. Пожалуйста, уходи.
Но шаги приближались. Конечно, они приближались. Такому парню, как этот – с картины, – нельзя просто сказать:
«Уходи». Потому что он все равно не уйдет. Потому что, по законам жанра, истории так не кончаются.
Киннелл слышал, что белобрысый уже поднялся по лестнице. С улицы доносился рев незаглушенного двигателя «гранд-ама».
Парень шел по коридору. Его сбитые каблуки поскрипывали по натертому паркету.
Киннелла как будто парализовало. Неимоверным усилием воли он скинул с себя оцепенение и бросился к двери, чтобы запереть ее, пока эта тварь не вошла. Но он поскользнулся на лужице мыльной воды и на этот раз не устоял на ногах. Он упал на спину и увидел, как распахнулась дверь. Увидел тяжелые мотоциклетные сапоги. Парень с картины неторопливо направился туда, где лежал Киннелл – голый и мокрый, с головой в мыльной пене. А на стене над кроватью висела картина, и на картине «Дорожный Ужас» стоял припаркованным у его дома, и дверца с водительской стороны была открыта.
И все переднее сиденье автомобиля было залито кровью. Кажется, мне придется выйти на улицу, подумал Киннелл и закрыл глаза.
КУСАЧИЕ ЗУБЫ
Рассматривая витрину, он словно вглядывался через грязное стекло в собственное детство – в те прекрасные годы от семи до четырнадцати, когда его восхищали такие вещи. Хоган нагнулся, не обращая внимания на завывание ветра снаружи и сухой стук песчинок о стекло. На витрине было полно всякой волшебной дряни, в основном корейского и тайваньского производства, но на мусор он не обращал внимания. Там были самые большие Кусачие Зубы, которые он когда-либо видел. Да еще с ножками – большими оранжевыми картонными ножками в белых пятнах. Действительно закачаешься.
Хоган взглянул на толстуху за прилавком. Она была в майке с надписью «НЕВАДА – СТРАНА ГОСПОДНЯ» (многие буквы скрывались в ложбинке между ее немыслимыми грудями) и джинсах, обтягивающих ее зад в полгектара. Она продавала пачку сигарет бледному подростку, длинные белесые волосы которого были стянуты на затылке в хвостик шнурком от кроссовок. Подросток с личиком неглупой лабораторной крысы расплачивался мелочью, старательно отсчитывая ее из потной ладони.
– Простите, мэм? – обратился Хоган.
Она бросила на него короткий взгляд, и тут открылась задняя дверь. Вошел худой мужчина, закрывавший рот и нос платком. Ворвавшийся следом ветер внес вихрь песчинок и принялся трясти красотку на календаре, кнопками прикрепленном к стене. Вошедший катил за собой тележку, на которой стояла одна поверх другой три проволочные клетки. На верху одной сидел тарантул. В двух нижних находились гремучие змеи. Они быстро сворачивались клубком и снова разворачивались, возбужденно постукивая своими кольцами.
– Закрой дверь, Скутер, ты что, в конюшне родился, – проворчала женщина за прилавком.
Он взглянул на нее красными, воспаленными от песка глазами:
– Подожди, женщина! Не видишь, у меня руки заняты? Глаза у тебя есть? Господи! – Он потянулся поверх тележки и захлопнул дверь. Песок, кружась, осыпался на пол, а он потащил тележку в подсобку, не переставая ворчать.
– Это последние? – спросила женщина.
– Все. Кроме Волка. – Он произносит «Во-ока». – Его я пристрою возле заправочных насосов.
– Ни в коме случае, – отрезала старуха. – Волк – наша звезда, если ты не забыл. Давай его сюда. По радио говорят, будет еще хуже, пока не станет лучше. Гораздо хуже.
– И кого ты думаешь обмануть? – Худой мужчина (муж, надо полагать), подбоченившись, смотрел на нее с какой-то усталой свирепостью, – Всего лишь паршивый миннесотский койот. Кто посмотрит, сразу разберется.
Ветер крепчал, постанывая в стропилах «Придорожного бакалейного и зоологического магазина Скутера», швыряя в окна пригоршни сухого песка. Действительно становилось хуже, и Хоган мог только надеяться, что сможет благополучно проехать. Он обещал Лите и Джеку вернуться домой к семи, максимум к восьми, а он был из тех, кто выполняет обещания.
– Займись им, – приказала громадина и раздраженно вернулась к подростку с крысиной мордочкой.
– Мэм? – снова спросил Хоган.
– Минуточку, сейчас, – недовольно сказала миссис Скутер. Она вела себя так, будто ее осаждала толпа покупателей, хотя, кроме Хогана и похожего на крысу мальчишки, в магазине никого не было.