Подожди до весны, Бандини, стр. 20
– Да, сэр! – заорал он. – Всем расскажу. Всему миру. Всем пацанам в школе. Я записки напишу всем пацанам в школе. Расскажу всем, кого увижу. Буду рассказывать и рассказывать, пока всему городу не расскажу. Всем расскажу, что Август Бандини ссытся в кровать. Скажу-скажу!
– Нет! – выдавил Август. – Не надо, Артуро!
Но тот заорал во весь голос:
– Да, сэр, все люди Роклина, Колорадо! Слушайте: Август Бандини ссытся в кровать! Ему двенадцать лет, а он ссытся в кровать! Вы слыхали такое когда-нибудь? Йю-хууу! Слушайте все!
– Пожалуйста, Артуро! Не ори. Я не буду говорить. Честно, не буду, Артуро. Ни слова не скажу! Только не ори так. Я не писаюсь в постель, Артуро. Раньше было, а теперь нет.
– Обещаешь Мамме не говорить?
Август сглотнул, крестясь и клянясь провалиться на месте.
– Ладно, – сказал Артуро. – Ладно.
Он помог брату утвердиться на ногах, и оба зашагали домой.
6
Вопросов нет: в том, что папы не было дома, имелись свои преимущества. Сиди он дома, в яичнице на ужин обязательно был бы лук. Сиди он дома, им бы не разрешили выковырять мякоть из хлеба и съесть одну корочку. Сиди он дома, им бы не дали столько сахара.
Но при всем при этом они по нему скучали. Мария казалась такой безжизненной. Весь день медленно ходила по дому, шурша ковровыми тапочками. Иногда приходилось повторять дважды, чтобы она услышала. После обеда она долго пила чай, уставившись в свою чашку. Забросила немытую посуду. А однажды случилось невероятное: появилась муха. Муха! К тому же Зимой! Они наблюдали, как муха вилась под самым потолком. Казалось, шевелиться ей очень трудно, будто крылья замерзли. Федерико взобрался на стул и прихлопнул ее свернутой газетой. Муха упала на пол. Братья опустились вокруг нее на колени и принялись изучать. Федерико держал ее кончиками пальцев. Мария шлепнула его по руке и выбила муху. Потом отправила его в кухню к раковине мыть руки с мылом.
Федерико отказался. Она схватила его за волосы и рывком подняла на ноги.
– Я кому сказала?
Они поразились: Мамма раньше никогда их и пальцем не трогала, ни слова сердитого не говорила. И вот снова сидит безжизненно, вся в глубокой скуке своей чайной чашки. Федерико вымыл и насухо вытер руки. А потом проделал удивительную штуку. Артуро и Август были убеждены: что-то не так, поскольку Федерико наклонился и поцеловал маму куда-то в глубину волос. Она едва обратила внимание. Улыбнулась отсутствующе. Федерико опустился на пол и положил голову ей на колени. Ее пальцы скользнули по очертаниям его носа и губ. Однако они понимали, что Федерико она едва заметила. Без единого слова она поднялась на ноги, и Федерико разочарованно следил за ней взглядом, когда она пошла к своему креслу-качалке у окна в гостиной. Там и осталась, не шевелясь, положив локоть на подоконник, упершись подбородком в руку и разглядывая холодную пустынную улицу.
Странные времена. Посуда не мылась. Иногда они ложились спать, а постель с утра даже не заправлялась. Разницы никакой, но мысли об этом, о ней в гостиной у окна не шли у них из голов. По утрам она лежала в постели и не вставала даже проводить их в школу. Они встревоженно одевались, выглядывая в двери спальни. Она лежала, точно мертвая, сжав четки в руке. Кухня прибиралась где-то среди ночи. Их это снова удивляло – и разочаровывало: ибо, проснувшись, они ожидали увидеть на кухне грязь. Тут уж разница была. Им нравилось, когда кухня из чистой становилась грязной. Но вот она – снова сверкает чистотой, в духовке – их завтрак. Они заглядывали к Мамме перед уходом. Шевелились только ее губы.
Странные времена.
Артуро с Августом шагали в школу.
– Не забудь, Август. Не забудь, что обещал.
– А-а. И говорить ничего не нужно. Она и так уже знает.
– Нет, не знает.
– Тогда почему она так себя ведет?
– Потому что она об этом думает. А по-настоящему не знает.
– Это одно и то же.
– Нет, не одно и то же.
Странные времена. Рождество на подходе, в городе навалом новогодних елок, а Санта-Клаусы из Армии Спасения звонят повсюду в свои колокольчики. До Рождества – три рабочих дня. Мальчишки пожирали голодными глазами витрины. Потом вздыхали и шли дальше. Думали об одном и том же: паршивое получится Рождество, а Артуро ненавидел его еще и потому, что о собственной нищете можно и забыть, если б не напоминали: на каждое Рождество – одно и то же, вечно он несчастен, вечно хочет того, о чем и не думал раньше, и вечно ничего не получает. И пацанам всегда врет: хвастается, что подарят то, чего у него никогда быть не может. Это у богатых пацанов Рождество. Это они могут о нем трепаться сколько влезет, Артуро остается только уши развешивать.
Зима, самое время кучковаться вокруг обогревателей в раздевалке – просто стоять и лапшу на уши вешать. Зато Весна! Когда бита щелкает, мяч жжет мягкие отвыкшие ладони! Зима, Рождество, сезон богатеев: у них ботинки с высоким верхом, яркие наушники, перчатки на меху. До них ему особого дела нет. Его время – Весна. Ни высокие ботинки, ни навороченные наушники на поле ни к чему! До первой базы не доберешься лишь потому, что у тебя – классный галстук. Однако врал он наравне с остальными. Что на Рождество подарят? О, новые часы, новый костюм, много рубашек с галстуками, новый велосипед и дюжину настоящих бейсбольных мячей Национальной лиги.
Но как же Роза?
Я люблю тебя, Роза. Есть в ней что-то такое. Она ведь тоже из бедных, дочь шахтера, но вокруг нее постоянно все толкутся, заглядывают ей в рот, да какая разница, а он ей завидует и гордится ею: интересно, те, кто ей в рот заглядывает, замечают, что он тоже итальянец, как и Роза Пинелли?
Поговори со мною, Роза. Обрати свой взор сюда хотя бы разок, вот сюда, Роза, откуда я за тобой наблюдаю.
Надо найти ей подарок, и он бродил по улицам, и заглядывал в витрины, и покупал ей драгоценности и вечерние платья. На здоровье, Роза. А вот кольцо, что я тебе купил. Позволь мне надеть его тебе на пальчик. Вот так. Ох, да пустяки, Роза. Шел себе по Жемчужной улице, дошел до ювелирного магазина Черри, заглянул внутрь и купил. Дорого? Не-е-е. Триста, и всего делов. У меня много денег, Роза. Ты разве не слышала о моем отце? Мы богаты. Дядя моего отца в Италии. Оставил все нам. Мы из благородной семьи происходим. Не знали ничего об этом, но, как выяснилось, мы – вторые двоюродные родичи герцога Абруцци. Дальние родственники короля Италии. Хотя это не имеет значения. Я всегда любил тебя, Роза, и то, что я – королевской крови, ровным счетом ничего не значит.
Странные времена. Однажды вечером он пришел домой раньше обычного. Дома никого не было, задняя дверь распахнута. Позвал мать, но никто не ответил. Тут он заметил, что обе топки в печи погасли. Он обыскал все комнаты в доме. Пальто и шляпка матери висели в спальне. Где она может быть?
Он вышел на задний двор и позвал:
– Ма! Эй, Ма! Ты где?
Он вернулся в дом и развел огонь в гостиной. Куда она могла деваться без шляпки и без пальто в такую холодищу? Черт бы побрал этого отца! Он погрозил кулаком отцовской шляпе, висевшей на кухне. Будь I Li проклят, почему домой не возвращаешься? Смотри, что с Маммой сделал! Темнота наступила неожиданно, и Артуро испугался. Он чувствовал мамин запах где-то в этом холодном доме, в каждой комнате, но нигде ее не было. Он подошел к задней двери и снова завопил:
– Ма! Эй, Ма! Ты где?
Печка погасла. Ни угля, ни дров больше нет. Он обрадовался. Есть предлог выйти из дому, принести. Он схватил ведерко для угля и выскочил на дорожку.
В угольном сарае он ее и нашел, свою мать – сидела в темноте в углу, на перевернутом твориле для извести. Он вздрогнул при виде ее, так темно там было, а лицо ее так белело, онемев от холода, и сидела она в своем тоненьком платье, глядя ему прямо в лицо и ни слова не говоря, будто мертвая, его мать, замерзшая в углу. Она сидела поодаль от скудной кучки угля, в той части сарая, где Бандини хранил свои инструменты, цемент и мешки с известью. Артуро протер глаза от слепившего сверкания снега, уронив ведерко к ногам, и всмотрелся, прищурившись: ее фигура постепенно прояснялась, мать сидела на твориле для извести в темноте угольного сарая. Она что, с ума сошла? И что это у нее в руке?