Катастрофа на Волге, стр. 68
— Я не видел его несколько дней и был поражен, как он изменился. Это уже не прежний, убежденный в победе, самоуверенный начальник штаба. Человек, который до сих пор строго осуждал всякое негативное высказывание, теперь резко критиковал высшее командование. На прощание он сказал мне: «Расскажите всюду, где вы найдете возможным, что высшее командование предало и бросило на произвол судьбы 6-ю армию». Очень жаль, что он не понял этого раньше, он мог бы избавить 6-ю армию от многих несчастий.
Как для Зелле, так и для меня прощание было нелегким. Мы вместе пережили тяжкие дни и знали, что можем положиться друг на друга. Было мало надежды, что мы когда-либо увидимся снова.
Как только полковник инженерных войск ушел, адъютант IV армейского корпуса сообщил по телефону, что командир корпуса генерал инженерных войск Иенеке во время воздушного налета противника ранен в голову и плечо. По долгу службы я тотчас же радировал об этом в штаб группы армий «Дон». Через несколько часов из управления кадров сухопутных сил последовало указание отправить раненого генерала на первой же машине, которая совершит посадку в котле. В это время русские уже заняли наш последний аэродром Гумрак. Самолеты получили указание садиться в поселке Сталинградский, хотя там и не было произведено трассировки посадочной полосы. Отсюда генерал Иенеке вместе с полковником Зелле 23 января вылетел из окружения.
Это был один из последних самолетов, отправившихся из котла. Большинство пилотов, поскольку им вообще удавалось прорвать зенитный заградительный пояс противника, сбрасывали контейнеры с продовольствием. Если контейнеры падали у нас, на них мгновенно набрасывались голодающие солдаты. Игнорируя приказ командования, согласно которому о всех контейнерах с продовольствием следовало докладывать и сдавать их в созданный для этого пункт, они большей частью делили продукты между собой. Можно ли было ставить им это в вину? Целыми неделями они почти ничего не ели. Зверский голод приводил их на грань исступления и сметал все заповеди дисциплины и порядочности; они забывали даже о своих беспомощных раненых товарищах.
Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт?
23 января командиры корпусов собрались у Паулюса для разбора обстановки. Вместо раненого генерала Иенеке командиром IV армейского корпуса был назначен командир 297-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер, произведенный одновременно в генералы артиллерии. Обсуждался главный вопрос: как действовать дальше? Генералы фон Зейдлиц и Пфеффер ратовали за прекращение военных действий, тогда как Гейтц, Штрекер и Шлемер настаивали на продолжении сопротивления.
После этого генерал-полковник Паулюс обратился с этим же вопросом к Шмидту, Эльхлеппу и мне. Я указал на то, что, продолжая бессмысленное сопротивление, армия погибнет, и предложил капитулировать. При этом я взглянул на Шмидта. Как он будет реагировать на это? Я уже приготовился к взрыву бешенства. Однако Шмидт оставался спокойным; казалось, он одобряет мое предложение. Только Эльхлепп, как всегда, решительно возражал. Командующий проявлял нерешительность. Как и раньше, он не мог перешагнуть через собственную тень. Он решил еще раз подробно доложить по радио высшему командованию о положении в котле и просить разрешения капитулировать.
Вечером 23 января на временном аэродроме, находившемся от нас в нескольких сотнях метров, приземлились два «хейнкеля-111». Вслед за этим генерал-лейтенант Шмидт пригласил меня в свой блиндаж. Он напомнил содержание беседы, которую мы вели после полудня у Паулюса, и не стал скрывать, что весьма разочарован поведением высшего командования.
«Чего же он хочет? — думал я про себя. — Ведь все это известно мне так же хорошо, как и ему!» Но Шмидт тут же разъяснил, чего он хочет.
— До сих пор, — сказал он, — ни Хубе, ни другие офицеры не сумели добиться улучшения нашего положения, хотя все они получили задание доложить лично Гитлеру или хотя бы Манштейну о катастрофическом положении армии. У меня сложилось впечатление, что никто из них не решился сказать фюреру чистую правду. Мне давно следовало бы самому вылететь в ставку для доклада.
Я насторожился. Шмидт продолжал:
— Катастрофическое положение вынуждает нас предпринять последний шаг, чтобы добиться наконец свободы действий. Я хотел просить вас предложить командующему послать меня на самолете в ставку для доклада Гитлеру. Можете быть уверены, что я без промедления вернусь в котел.
Я остолбенел. Этот злой дух армии, до сих пор приказывавший держаться до последнего, грозивший предавать суду военного трибунала каждого, кто заговаривал о капитуляции, намерен теперь дезертировать. Иначе нельзя было расценить его слова, даже с учетом тех оговорок, которые он сделал. Любой солдат штаба знал, что, вероятно, уже на следующий день ни один самолет не сможет приземлиться в котле.
Я ответил Шмидту лаконично:
— Рекомендую, господин генерал, лично доложить вашу настоятельную просьбу командующему.
Злобно, но все-таки сдерживаясь, он посмотрел мне вслед, когда я молча покинул его блиндаж.
Об этом интермеццо я коротко информировал начальника оперативного отдела полковника Эльхлеппа. В волнении он вскочил со стула.
— Какая низость! Вы должны немедленно сказать об этом командующему.
— Я сейчас иду к нему и хотел заручиться вашей поддержкой.
Паулюс выслушал мое сообщение с негодованием, разочарованный в своем начальнике штаба, который все время требовал сражаться до последнего патрона.
— Пригласите его ко мне. Теперь я знаю, как с ним быть.
Раздался стук в дверь, и вошел Шмидт. Вероятно, он рассчитывал найти Паулюса одного, и притом неподготовленного. Он повторил Паулюсу почти дословно то, что сказал мне, пытаясь аргументировать необходимость своего вылета.
Командующий ответил — вопреки своему обыкновению — сразу же, и притом ясно и недвусмысленно:
— Вы остаетесь здесь! Вы знаете так же хорошо, как и я, что конец может наступить в любой момент. Никто не поможет нам. Полагаю, дальнейший разговор излишен.
Шмидт молчал… Паулюс поручил ему составить подробную характеристику обстановки и проект требования Гитлеру на разрешение капитулировать. Шмидт беззвучно удалился. Пилоты обоих «хейнкелей» получили разрешение на вылет.
Задержанные ранее по приказанию Шмидта, они несколько часов прождали в бункере для порученцев.
Уже через несколько минут их машины поднялись в ясное морозное ночное небо. Совершив еще один круг над нашим командным пунктом, они исчезли в западном направлении.
План полковника Эльхлеппа
В моем блиндаже меня ждал Эльхлепп. Вопрос напрашивался сам собой: что делать, когда наступит конец?
— Вы уже не раз говорили, Эльхлепп, что никогда не сдадитесь в плен. Скоро, однако, вам придется принимать решение.
— Мое решение остается неизменным, — сказал Эльхлепп. — Старшие офицеры не сдаются. Если дело дойдет до этого, я пойду на передовую и буду стрелять до предпоследнего патрона. Последнюю пулю я приберегу для себя.
— Следовательно, вы намерены покончить самоубийством. Разве солдатская честь заключается в этом? Это не выход. Паулюс говорил мне, что некоторые генералы требовали, чтобы он издал приказ, запрещающий генералам и старшим офицерам сдаваться в плен. Каждый должен последнюю пулю приберечь для себя. Командующий отклонил это неумеренное требование как трусливое уклонение от ответственности. Он считает — и я поддержал его в этом, — что в нашем катастрофическом положении офицер остается с войсками и должен разделить их судьбу.
— Не отрицаю, что офицер должен мужественно держаться до конца. Однако потом он вправе использовать свое оружие против самого себя, ибо ему уже некем будет командовать.
Было видно, что Эльхлеппа не удастся отговорить от его решения покончить жизнь самоубийством. Я напомнил ему о жене и детях.
— Хотелось бы увидеть их. Поэтому я намерен посвятить вас в план, лучше сказать, планы, составленные некоторыми офицерами.