Маленький человек, что же дальше?, стр. 1

Ханс Фаллада

Маленький человек, что же дальше?

Пролог

БЕСПЕЧНЫЕ

ПИННЕБЕРГ УЗНАЕТ НЕЧТО НОВОЕ ОБ ОВЕЧКЕ И ПРИНИМАЕТ ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ.

Пять минут пятого. Пиннеберг это только что констатировал. Он — молодой блондин приятной наружности — стоит на Ротенбаумштрассе перед домом № 24 и ждет.

Итак, пять минут пятого, а они с Овечкой условились встретиться без четверти четыре. Пиннеберг спрятал часы и только теперь видит табличку, прикрепленную к дверям дома № 24 на Ротенбаумштрассе. На ней значится: 

Доктор Сезам

Женские болезни

Прием с 9 до 12 и с 4 до 6

 «Как раз! А сейчас по-прежнему пять минут пятого. Не успею и закурить, как Овечка появится из-за угла. Лучше не буду. Сегодняшний день опять дорого обойдется».

Он отвел взгляд от таблички. На Ротенбаумштрассе всего один ряд домов; по ту сторону мостовой, по ту сторону разделительной полосы с озеленением, по ту сторону набережной течет Штрела; здесь, недалеко от впадения в Балтийское море, она уже широкая. С реки веет свежий ветерок, кусты колышут ветками, деревья чуть шелестят.

«Вот бы так пожить, — думает Пиннеберг, — уж наверное, у этого Сезама семь комнат. Деньги, должно быть, загребает большие. За квартиру платит… марок двести? Или триста. Э, да откуда мне знать? Десять минут пятого!

Пиннеберг сует руку в карман, достает сигарету и закуривает.

Из-за угла выпархивает Овечка, на ней белая плиссированная юбка, чесучовая блузка, она без шляпы, светлые волосы растрепаны.

— Привет, малыш. Честное слово, раньше никак не могла. Сердишься?

— Нисколько. Только нам придется долго ждать. За то время, что я здесь торчу, вошло человек тридцать, не меньше.

— Ну не все же они к доктору. И потом мы ведь по записи.

— Вот видишь, как хорошо, что мы записались!

— Конечно, хорошо. Ты всегда прав, милый! — На лестнице она обеими ладонями сжимает его лицо и страстно целует. — Господи, как я счастлива, что мы опять вместе. Подумать только, ведь почти две недели!

— Да, Овечка, — отвечает он. — Я уже не ворчу. Дверь распахивается, и перед ними в полутемной передней вырастает белое привидение.

— Ваши бюллетени! — громко рявкает привидение.

— Дайте раньше войти, — говорит Пиннеберг и проталкивает вперед Овечку. — А кроме того, мы частным образом. Я записан. Моя фамилия Пиннеберг.

При словах «частным образом» привидение подымает руку и включает свет.

— Доктор сейчас выйдет. Подождите минутку, пожалуйста. Попрошу вас пройти сюда.

Они направляются к указанной двери и проходят мимо другой, полуоткрытой. Должно быть, это приемная, и там, верно, сидят те тридцать человек, что прошли мимо Пиннеберга. Все смотрят на них, подымается гул голосов:

— Где это видано!

— Мы уже давно ждем!

— С какой стати мы платим в больничную кассу?

— Подумаешь, господа какие!

Сестра подходит к двери.

— Успокойтесь, пожалуйста! Не мешайте доктору! Вы напрасно волнуетесь. Это зять доктора с женой. Не так ли?

Пиннеберг польщенно улыбается. Овечка спешит к указанной двери. На минуту воцаряется тишина.

— Побыстрей! — шепчет сестра и проталкивает Пиннеберга вперед. — Эти бесплатные пациенты такие грубые. Больничная касса за них гроши платит, а они бог знает что о себе воображают…

Дверь захлопывается, Пиннеберг и Овечка оказываются в окружении красного плюша.

— Это, надо полагать, его гостиная, — замечает Пиннеберг. — Как тебе здесь нравится? По-моему, ужасно старомодно.

— Мне было страшно неприятно, — говорит Овечка. — Ведь мы обычно тоже бесплатные пациенты. Вот у врачей и узнали, что про нас говорят.

— Чего ты расстраиваешься? — спрашивает он. — Так уж водится. С нами, людьми маленькими, не считаются.

— А меня это расстраивает…

Дверь открывается, входит другая сестра.

— Господин Пиннеберг с супругой? Доктор просит минутку подождать. А пока разрешите записать ваши данные.

— Будьте любезны, — говорит Пиннеберг.

И тотчас же следует вопрос:

— Возраст?

— Двадцать три года.

— Имя?

— Иоганнес.

И после минутной запинки:

— Бухгалтер. — А затем уже быстрее: — Ничем не болел. Обычные детские заболевания, и все. Насколько мне известно, мы оба здоровы.

И опять с запинкой:

— Да, мать еще жива. Нет, отца и в живых нет. От чего умер, не могу сказать, не знаю.

Затем очередь Овечки:

— Двадцать два. Эмма. Теперь уже замялась она:

…урожденная Ступке. Здорова. Родители живы. Здоровы.

— Одну минутку. Доктор сейчас освободится.

— К чему вся эта канитель, — ворчит Пиннеберг, когда дверь снова закрылась. — Мы ведь только…

— Не очень-то ты охотно сказал: бухгалтер.

— А ты — урожденная Ступке! — Он засмеялся. — Эмма Пиннеберг, по прозвищу Овечка, урожденная Ступке. Эмма Пинне…

— Перестань! О господи, малыш, мне опять нужно. Как ты думаешь, где это здесь?…

— Вечно с тобой такая история!.. Надо было раньше…

— Да я была, милый. Честное слово. Еще на Базарной площади. Целый грош отдала. Но когда я волнуюсь…

— Слушай, Овечка, потерпи немного. Если ты правда только что…

— Не могу, милый.

— Прошу, — раздался голос. В дверях стоит доктор Сезам, знаменитый доктор Сезам, об отзывчивости, больше того, о добром сердце которого шепчутся полгорода и четверть округи. Во всяком случае, он выпустил популярную брошюру по половому вопросу, Пиннеберг набрался смелости, написал ему и попросил принять их с Овечкой.

Итак, этот доктор Сезам стоит в дверях и говорит:

— Прошу.

Доктор Сезам ищет у себя на письменном столе письмо Пиннеберга.

— Вы писали мне, господин Пиннеберг. Вам пока еще нельзя иметь детей, поскольку это вам не по средствам.

— Да, — соглашается Пиннеберг и ужасно смущается.

— Раздевайтесь пока что, — говорит врач Овечке и продолжает — И вы хотели бы прибегнуть к верному средству. К абсолютно верному средству… — Он скептически улыбается, глядя на Пиннеберга поверх своих золотых очков.

— Я прочитал в вашей книге, — говорит Пиннеберг, — что пессуарии…

— Пессарии, — поправляет врач. — Да, но не для всякой женщины это годится. И потом, пользоваться ими не так уж просто. Сумеет ли ваша жена…

Он смотрит на нее. Она разделась, собственно, только начала раздеваться, сняла блузку и юбку. У нее стройные длинные ноги, она очень высокая.

— Пройдемте-ка туда, — говорит врач. — Блузку для этого снимать не стоило, деточка.

Овечка краснеет до корней волос.

— Ну да теперь уже все равно. Пусть лежит. Идемте. Одну минутку, господин Пиннеберг.

Они проходят в соседнюю комнату. Пиннеберг смотрит им вслед. Доктор Сезам не достает «деточке» до плеча. Пиннеберг опять находит, что она чудо как хороша, что она самая красивая девушка на свете, вообще единственная. Он работает в Духерове, а она здесь, в Плаце, он видится с нею не больше двух раз в месяц, и восхищение его не остывает, а аппетит только разгорается сильнее.

Он слышит, как в соседней комнате врач время от времени задает вполголоса вопросы, вот какой-то инструмент звякнул о край лоточка, звук этот знаком ему по зубоврачебному кабинету, неприятный звук.

И вдруг он вздрагивает. Такого голоса у Овечки он еще не слышал — она говорит очень громко, звонко, почти кричит «Нет, Нет, нет!» и еще раз «Нет!». А потом совсем тихо: «О господи!»

Пиннеберг делает три шага к двери — что это? Что там происходит? Говорят, эти врачи ужасные развратники… Но вот доктор Сезам опять затворил, слов не разобрать, опять звякнул инструмент.

И затем долгая тишина.

Лето. В самом разгаре, середина июля, чудесный солнечный день. Небо синее-синее, в окно лезут ветки, их колышет морской ветер. Пиннебергу вдруг вспоминается старая песенка, песенка поры его детства: