Я убиваю, стр. 4
– Монте-Карло все всегда считали раем для тех, кто устал платить налоги. В последнее время, учитывая неприятности, какие произошли в Америке, и практически повсеместный экономический кризис, наш образ несколько поблек…
Бикжало произнес «наш» как любезную уступку миру, но выглядел при этом как человек, который мало причастен к чужим проблемам. Он достал из пачки новую папироску, смял пальцами фильтр, взял со стола зажигалку и закурил.
– Еще несколько лет назад в это время года на площади Казино собиралось две тысячи человек. Теперь же в иные вечера там пусто, как похмельным утром, что, конечно же, не может не пугать. Обращаясь к социальным проблемам, ты сумел поднять «Голоса» на новую высоту. Теперь многие считают, что в Монте-Карло возможно не только отдыхать, но и решать какие-то проблемы, можно позвонить и попросить о помощи. И для радио, не скрою, это оказалось большой удачей. На горизонте появилась уйма спонсоров, так что сам можешь судить, насколько велик успех программы.
Жан-Лу невольно приподнял бровь и улыбнулся. Роберт был менеджером, и для него успех в конечном счете означал возможность облегченно вздохнуть и порадоваться при подведении баланса. Времена героев, когда на радио работали Йоселин, и Ауанагана, и Герберт Пагани, если упомянуть лишь самых ярких, прошли. Настали времена бухгалтеров.
– Надо сказать, что мы действительно молодцы. Особенно ты. Мало того, что нашел убедительную форму передачи и сумел развить ее, ты можешь вести ее на двух языках одновременно – по-французски и по-итальянски. Это и обеспечивает успех в первую очередь. Я же только сделал свою работу…
Легким жестом Бикжало обозначил отнюдь не свойственную ему скромность. Так или иначе, он имел в виду свою тонкую интуицию менеджера. Успех программы и талант ее двуязычного ведущего подсказали ему ход, который он провел с искусством опытного дипломата. Опираясь на приобретенную репутацию, он создал нечто вроде совместного предприятия с парижской «Европа-2», чьи программы были очень похожи на передачи «Радио Монте-Карло».
И теперь «Голоса» выходили на волне, покрывавшей немалую часть итальянской и французской территории.
Роберт Бикжало положил ноги на стол и выпустил дым в потолок. Жан-Лу подумал, что подобная поза выглядит весьма аллегорично, но президент, скорее всего, был бы иного мнения.
Бикжало между тем торжествовал:
– В конце июня тут состоится вручение премий. До меня дошли слухи, что они думают пригласить тебя ведущим. А еще ожидается фестиваль кино и телевидения. Растешь, Жан-Лу. Многие на твоем месте оказались бы в немалом затруднении при переходе на видео. При твоей-то внешности, да если к тому же сумеешь хорошо повести партию… Боюсь, радио и телевидение скоро будут весьма серьезно бороться за тебя.
Жан-Лу улыбнулся и, взглянув на часы, поднялся.
– Думаю, Лорану, напротив, уже сейчас приходится сражаться со своей печенью. Мы ведь еще не переговорили с ним, а надо пройтись по всей программе сегодняшнего вечера.
– Скажи этому горе-режиссеру, что его ждет та же мостовая, что и тебя.
Жан-Лу направился к двери, но Роберт остановил его. Он сидел в кресле и, покачиваясь, смотрел на Жан-Лу, словно кот Сильвестр из мультфильма, которому удалось, наконец, съесть канарейку.
– Само собой, что если всю эту телевизионную тягомотину доведут до конца, твоим менеджером буду я…
Жан-Лу подумал, что Бикжало уж слишком много берет на себя, и решил, что дорого продаст свою шкуру.
– Я мучился, терпя некий процент дыма от твоих папирос. Тебе, чтобы получить проценты с моих денег, придется помучиться по крайней мере столько же.
Когда он закрывал за собой дверь, Роберт Бикжало с мечтательным видом смотрел в потолок. У Жан-Лу создалось впечатление, будто босс уже считает еще не заработанные деньги.
2
Стоя у окна в студии, Жан-Лу смотрел на город, на игру огней, отражавшихся в спокойных водах порта. Над гаванью возвышалась, вытянувшись, словно на посту, окутанная мраком вершина Ажель, а над ней горели красные сигнальные огни радиопередатчика, позволявшего транслировать программы на Италию.
За спиной прозвучал из динамика голос Лорана:
– Пауза окончилась, поехали дальше.
Жан-Лу отошел от окна и, сев к микрофону, надел наушники. Лоран показал из-за стекла режиссерской аппаратной раскрытую ладонь, давая понять, что до конца спортивной рекламы осталось пять секунд.
Лоран выдал в эфир короткую музыкальную заставку «Голосов», обозначив тем самым, что передача продолжается. До сих пор шла совершенно спокойная программа, местами даже весьма развлекательная, без неприятных заминок, какие случаются порой.
– С вами снова Жан-Лу Вердье. Вы снова слушаете «Голоса» на «Радио Монте-Карло», и мы надеемся, что этой прекрасной майской ночью нет никого, кто нуждался бы в нашей помощи, и всем нужна только наша музыка. Мне сообщают, что есть звонок.
И в самом деле, подтверждая его слова, перед ним загорелась красная лампочка. Жан-Лу оперся локтями на стол и обратился к микрофону:
– Алло?
Послышались короткие щелчки, и наступила тишина. Он вопросительно посмотрел на Лорана. Режиссер пожал плечами, давая понять, что он тут не при чем.
– Да. Алло?
Наконец из эфира долетел ответ, отчетливо слышный всем – и тем, кто находился в аппаратной, и тем, кто слушал приемники. С этого момента мрак надолго станет еще мрачнее, и понадобится очень много шума, чтобы взорвать тишину, которая наступит потом.
– Привет, Жан-Лу.
Было что-то неестественное в звуке этого голоса. Казалось, он доносился из какого-то рупора и был чересчур ровным, лишенным всякого выражения и чувства. Слова будто вторили некоему приглушенному эхо, словно где-то очень далеко взлетал самолет.
Жан-Лу опять вопросительно взглянул на Лорана, и тот пальцем начертил ему в воздухе небольшие круги, давая понять, что помехи зависят только от связи.
– Привет. Кто ты?
На другом конце провода молчали. Потом прошелестел ответ с таким же неестественным искажением:
– Это не имеет значения. Я – некто и никто.
– Твой голос звучит не совсем ясно, тебя плохо слышно. Откуда звонишь?
В ответ – молчание. Затем снова донесся далекий звук улетающего самолета, и собеседник повторил:
– Это тоже не имеет значения. Важно только одно – настало время нам с тобой поговорить, даже если после нашего разговора ни ты, ни я уже не будем прежними.
– В каком смысле?
– Я вскоре стану человеком, которого будут преследовать, а ты окажешься на стороне ищеек, которые начнут с лаем гонятся за тенью. И это досадно, потому что сейчас, именно сейчас, мы с тобой одинаковы, мы с тобой одно и то же.
– В чем же мы одинаковы?
– Для всего мира каждый из нас – лишь голос без лица, голос, который можно слушать с закрытыми глазами, представляя себе кого угодно. Там, на улице, полно людей, озабоченных тем, как бы приобрести лицо, непохожее на другие, которое можно было бы с гордостью показывать и ни о чем больше не беспокоиться. Пришла пора выйти и посмотреть, что за всем этим стоит…
– Не понимаю, что ты хочешь сказать.
И снова молчание, настолько долгое, что казалось, будто связь прервалась. Потом опять зазвучал голос, говоривший словно бы улыбался.
– Поймешь, со временем.
– Не совсем понимаю, о чем ты.
Он опять замолчал, на этот раз ненадолго, казалось, подыскивал нужные слова.
– Не ломай голову. Иногда мне и самому трудно понять.
– Тогда почему звонишь? Почему разговариваешь со мной?
– Потому что я одинок.
Жан-Лу опустил голову и стиснул ее руками.
– Ты говоришь так, будто находишься в заключении.
– Мы все пребываем в заключении. Свою тюрьму я построил себе сам, но это не значит, что из нее легче выйти.
– Сочувствую тебе. Мне кажется, я догадываюсь: ты не любишь людей.
– А ты любишь?