Средний пол, стр. 32
— На другую сторону фарватера. Мы все еще на американской стороне.
— Как ты их здесь отыщешь?
— Найдем. Хочешь побыстрее? — и, не дожидаясь ответа, Зизмо жмет на акселератор.
— Да нет. Притормози.
— И вот еще что меня очень интересует, — продолжает Зизмо, прибавляя скорость.
— Джимми, осторожнее.
— Почему Лине потребовалось уезжать, чтобы выйти замуж?
— Tы слишком быстро едешь. Я не успеваю смотреть на лед.
— Отвечай.
— Почему она уехала? Просто в деревне не было женихов. К тому же она хотела в Америку
— Серьезно? — и Зизмо еще больше прибавляет скорость.
— Джимми! Тормози.
Но Зизмо выжимает педаль до пола и кричит:
— Это ты!
— О чем ты?
— Это ты! — ревет Зизмо, двигатель начинает скулить, и машину заносит на льду. — Кто это? — требует Зизмо. — Говори! Кто он?
Но прежде чем мой дед успевает ответить, по льду ко мне несется другое воспоминание. Воскресный вечер, и отец ведет меня в кино в яхт-клуб Детройта. Мы поднимаемся по лестнице, покрытой красным ковром, проходим мимо серебряных морских призов и портрета гонщика на гидропланах Гара Вуда. На втором этаже расположен зал. Перед экраном — ряды деревянных складных стульев. Свет гаснет, и луч лязгнувшего прожектора высвечивает в воздухе миллион пылинок.
Отец считал, что единственным способом внушить мне национальное чувство является просмотр дублированных итальянских фильмов на сюжеты греческих мифов. Поэтому раз в неделю мы лицезрели Геракла, убивающего Немейского льва, похищающего пояс царицы амазонок («Видишь, Калл, это пояс») или без всякой текстовой поддержки беспричинно бросаемого в ямы со змеями. Но больше всего нам нравился Минотавр…
…На экране появлялся актер в плохом парике. «Это Тезей, — пояснял Мильтон. — Видишь, в руках у него клубок, который дала ему его подружка. И он использует его для того, чтобы найти выход из лабиринта».
Тезей входит в лабиринт. Его факел освещает каменные стены, сделанные из картона. Его путь усеивают кости и черепа. Искусственные стены покрыты кровавыми подтеками. Не отрывая глаз от экрана, я протягиваю руку. Отец лезет в карман спортивной куртки и достает сливочную конфету. «А вот и Минотавр!» — шепчет он. И я вздрагиваю от страха и удовольствия.
Печальна судьба этого существа, вызывавшего тогда во мне чисто академический интерес. Астерий не по собственной вине произвел на свет чудовище. Отравленный плод предательства и объект стыда — я мало что понимал в этом в свои восемь лет. Я болел за Тезея…
…Как и моя бабка, готовившаяся в 1923 году к встрече с существом, таящимся в ее чреве. Поддерживая живот, она садится на заднее сиденье такси, а Лина просит шофера поспешить. Дездемона тяжело вдыхает и выдыхает воздух, как бегун, старающийся выровнять дыхание, а Лина произносит:
— Я даже не сержусь на тебя за то, что ты меня разбудила. Кстати, утром мне все равно в больницу. Мне позволили взять девочку домой.
Но Дездемона не слушает ее. Она открывает заранее сложенную сумку и между ночной рубашкой и тапочками нащупывает свои четки. Янтарные, как застывший мед, и потрескавшиеся от огня, они уберегли ее от резни, хранили в бегстве и провели невредимой через горящий город, и она снова начинает перебирать их, пока такси дребезжа несется по темным улицам, пытаясь обогнать ее схватки…
…А Зизмо несется по льду в своем «паккарде». Стрелка спидометра ползет все дальше и дальше. Двигатель грохочет. Цепи оставляют на снегу следы, похожие на петушиные крылья. «Паккард» мчится во тьму, скользя и тормозя на просевшем льду.
— Вы все это заранее спланировали? — кричит Зизмо. — Лина вышла замуж за американца, чтобы потом спонсировать тебя?
— О чем ты говоришь? — пытается образумить его дед. — Когда вы с Линой поженились, я даже еще и не думал о переезде в Америку. Пожалуйста, притормози.
— Значит, это был заранее спланированный умысел? Найти ей мужа, а потом вселиться в его дом?
Беспроигрышное самомнение героев фильмов о Минотавре. Чудовище всегда появляется там, где его меньше всего ждут. Точно так же и на озере Сен-Клер, пока мой дед высматривал Пурпурную банду, чудовище оказалось прямо рядом с ним, за рулем машины. Курчавые волосы Зизмо развеваются от ветра, залетающего через открытую дверцу, и напоминают гриву льва. Голова его опущена, ноздри трепещут от гнева, в глазах блестит ярость.
— Кто это?!
— Джимми! Сворачивай! Лед! Ты не смотришь на лед!
— Я не остановлюсь, пока ты не признаешься.
— Мне не в чем тебе признаваться. Лина хорошая женщина. Она верная жена. Клянусь тебе!
Но «паккард» продолжает мчаться дальше. Дед распластывается на сиденье.
— А как же ребенок, Джимми? Подумай о своей дочери.
— Кто сказал, что она моя?
— Конечно, твоя. Зачем я только на ней женился?!
Но Левти уже не остается времени на ответ — он выкатывается из машины через открытую дверцу. Ветер отталкивает его, словно он налетел на стену, и отбрасывает назад, ударяя о задний бампер. Левти видит, как, словно в замедленной съемке, его шарф накручивается на заднее колесо «паккарда». Он чувствует, как тот удавкой затягивается на его шее, потом срывается, и течение времени снова убыстряется по мере того, как автомобиль начинает удаляться. Прикрыв руками лицо, Левти падает на лед, и его по инерции относит в сторону. Когда он поднимает голову, то видит впереди удаляющийся «паккард». И теперь уже невозможно определить, пытается ли Зизмо затормозить или свернуть в сторону. Левти встает — кости целы — и смотрит вслед обезумевшему Зизмо, который мчится во тьме… шестьдесят ярдов… восемьдесят… сто… пока вдруг до него не доносится другой звук. Заглушая рев двигателя, раздается громкий треск, и под ногами начинают разбегаться трещины, когда «паккард» врезается в заплатку просевшего льда.
Человеческая жизнь трескается точно так же, как лед. Так разрушается личность. Джимми Зизмо, скрючившийся над рулем «паккарда», уже изменился до неузнаваемости. И на этом все заканчивается. Больше мне сказать нечего. Может, это было яростью ревности. А может, он прикинул свои возможности и соотнес размер приданого с тратами, необходимыми на воспитание ребенка, догадываясь, что сухой закон долго не продержится.
Не исключено и то, что все это было им подстроено.
Однако у нас нет времени на эти размышления. Потому что лед трещит, и передние колеса машины проваливаются под воду. «Паккард» с изяществом слона, встающего на передние ноги, переворачивается на решетку радиатора. Еще какое-то время фары освещают лед и находящуюся под ним воду, как в плавательном бассейне, потом с целым фейерверком искр капот проваливается, и все погружается во тьму.
Роды Дездемоны длятся шесть часов, после чего доктор Филобозян извлекает на свет младенца, пол которого определяется как обычно — заглядыванием в промежность.
— Поздравляю. Сын.
— И волосы только на голове! — с огромным облегчением восклицает Дездемона.
Спустя некоторое время в больницу приезжает Левти. Он пешком добрался до берега и поймал на дороге молоковоз, который довез его до дома. И теперь он, с разбитой в результате падения на лед правой щекой и распухшей нижней губой, стоит у окна детского отделения, все еще ощущая запах страха. По случайному совпадению в то же самое утро Линина девочка набрала достаточный вес, и ее вынули из инкубатора. Медсестры держали на руках обоих детей. Мальчика назвали Мильтиадом — в честь великого афинского полководца, но все называли его Мильтоном — в честь великого английского поэта. Девочка, которой суждено было расти без отца, была названа Теодорой — в честь распутной византийской императрицы, которой восхищалась Сурмелина. Но и она со временем получила американское прозвище.
Однако я хотел бы сказать еще кое-что об этих детях. То, что нельзя было рассмотреть невооруженным глазом. Вглядитесь. Вот. Видите?
У них обоих произошла мутация.
ФРИГИДНЫЙ БРАК
Похороны Джимми Зизмо состоялись через тринадцать дней с разрешения чикагского архимандрита. Почти две недели никто из членов семьи не выходил из дома, будучи оскверненным смертью, и лишь изредка они принимали случайных посетителей, заходивших для того, чтобы выразить им свои соболезнования. Зеркала были занавешены черными полотнищами. Двери закрыты жалюзи. Чтобы не проявлять тщеславие в присутствии смерти, Левти перестал бриться, и ко дню похорон у него уже отросла приличная борода.