Площадь диктатуры, стр. 80

– Ты же сама мне вчера рассказала, - смутился он.

– Я не ночевала дома и тебя не видела, - чувствуя что-то неладное, сказала она.

– А где же ты ночевала?

– С любовником! - начиная злиться, буркнула Лариса.

– Небось, опять с мамочкой полночи шепталась? - равнодушно предположил Николай. - Давай еще по капельке, и пора спать. Завтра с утра три совещания - одно за другим, вздохнуть некогда, а без толку. Все пойдем ко дну. Помнишь песня была такая: "Мы сами взорвали "Корейца", нами потоплен "Варяг"!" Что мы за народ: сами себя топим и этим гордимся. Представь: тихое, синее море и только пузыри со дна: буль-буль-буль. Наши советские пузыри - самые плавучие в мире. Советский Союз - родина великих пузырей.

– Перестань дурака валять! Объясни, откуда ты знаешь про справку? И, вообще, мне кажется нам надо серьезно поговорить…

– Давай завтра! Если говорить серьезно - то завтра. Кто ж ночью серьезно говорит? Ночью спать надо! Сперва трахнуться с мужем, потом спать, чтобы все было. Как у людей! - с трудом пробормотал Николай. Его щеки порозовели, но он говорил и двигался замедленно, будто засыпал на ходу, и Лариса поняла, что говорить с ним сейчас бесполезно.

– Завтра, так завтра! Но не думай, что отвертишься. Я хочу знать, что со мной происходит, - сказала она.

3.20 Возьми на прикус серебристую мышь

В начале одиннадцатого свекровь позвала Ларису к телефону.

– Кто это? Какая Ася Залмановна? - спросила она, и тут же вспомнила, что это ее врач из института Отто. - Извините, я еще не совсем проснувшись…

– Лариса Вадимовна, мне надо с вами встретиться. Дело касается вас. Нет, по телефону нельзя. Буду ждать на набережной, у главного входа в Университет. В двенадцать успеете? Так, ровно в двенадцать! - и в трубке раздались короткие гудки.

– Кто звонил? Голос, будто она не в себе. Я сказала, что ты еще спишь, но она все равно попросила разбудить, - сказала свекровь.

– Спасибо, Евгения Васильна. Это с работы, по делу, - Лариса решила не говорить, кто звонил, но в словах Аси Залмановны было что-то тревожное.

– Все остыло, завтракать давно пора, - кивнув головой, сказала свекровь.

Лариса так торопилась, что вышла из автобуса через остановку от дома и поймала такси. За сорок минут до срока она уже была около Университета. Не зная, как убить время она зашла в вестибюль филологического факультета. Там все было знакомым, но показалось, что все стало меньше и какое-то запущенное. Мимо сновали студенты, в углу у подоконника как всегда курила большая кампания, но Лариса не могла представить себя среди них. Она вдруг почувствовала, что не смогла удержать в памяти то вроде бы недавнее время, когда была студенткой; оно стало чуждым и отдаленным, будто смотришь в перевернутый бинокль.

Бесцельно постояв у доски с расписанием, она поднялась в буфет, но там было закрыто, и она вышла. На улице ярко светило солнце, было сухо и ветер взметал в лицо сухую колючую пыль, какая бывает в Ленинграде только весной. От пыли слезились глаза, и першило в горле, она даже пахла особенно, это были остатки тысяч тонн песчано-солевой смеси, которой посыпали мостовые после снегопадов. Еще оставалось время, и, перейдя через дорогу, Лариса спустилась по ступеням к самой воде. Нева уже очистилась, только кое-где, у самого берега прилепились ноздреватые, пожухшие до черноты остатки льда, такие же льдины, раскачиваясь на волнах, проплывали мимо. Это еще был не настоящий, ладожский ледоход, льдины были маленькие и темные, а лед с Ладоги пойдет позже - в конце апреля или даже в мае.

"Да, настоящий ледоход еще впереди", - подумала Лариса, представив, как белая, слепящая от солнца масса заполнит пространство между берегами, и будет издалека слышно, как шуршат и трутся друг о друга края огромных, тяжело ворочающихся льдин.

Заглядевшись на воду, Лариса чуть было не прозевала назначенное время. Однако Ася Залмановна опаздывала, и, прождав четверть часа, Лариса занервничала.

Неожиданно напротив нее остановилась черная "Волга" с двумя усиками радиоантенн. Вышедший из нее человек был невысок, в распахнутом пальто ослепительно белела рубашка с узеньким темным галстуком. Лариса успела разглядеть ровный пробор и скрытую зачесанными волосами лысину. Мужчина прошел рядом и посмотрел как бы вскользь - глаза были светлыми и пронизывающими; от его взгляда Ларисе стало зябко, будто дунуло холодным сквозняком.

– Извините, я на всякий случай сделала крюк, - не отдышавшись, Ася Залмановна взяла Ларису под руку. - Давайте куда-нибудь отойдем, здесь так людно, и все на виду. Тут недалеко кофейная, там студенты собираются, да что я рассказываю, вы же здесь учились.

Они вошли в ворота и повернули под галерею - она тянулась вдоль всего двора, залитого лужами так, что было трудно пройти. Они молча прошли до конца, и перейдя площадь перед Библиотекой Академии наук, спустились в подвал, в маленькое всего на несколько столиков кафе. Когда-то, чтобы только войти внутрь, нужно было простоять в очереди не меньше часа, но теперь в кафе было безлюдно.

– Теперь здесь кооператив, и студенты не ходят потому, что слишком дорого, - сказала Ася Залмановна и, увидев, что Лариса достает кошелек, замахала руками. - Не надо, я сама за себя заплачу.

Они немного поспорили, но в конце концов Лариса заплатила за два кофе и пирожные. Себе она взяла "корзинку" и "картошку" - она любила их с детства.

– Не знаю с чего начать, - боязливо оглянулась Ася Залмановна, когда они устроились за угловым столиком. - Прежде всего успокою: вы абсолютно здоровы. Даю вам честное слово, вы совершенно здоровы и никаких отклонений по моей специальности у вас никогда не было.

Не понимая, о чем хочет она сказать, Лариса только кивнула.

– Но кто-то хочет, чтобы вы оказались больны!

– Кому это надо, кто хочет? - начиная волноваться, спросила Лариса.

– Утром, как только пришла на работу, меня вызвали в отдел кадров. Там сидел какой-то мужчина, назвался Владимиром Петровичем. Но, думаю, он соврал. Когда я входила, начальник отдела назвал его по-другому, я не расслышала, но что не Владимиром Петровичем - точно. Впрочем, это не важно. Он стал расспрашивать о вас, как вы ко мне попали, уверена ли я в правильности диагноза, и знаю ли, что будет, если диагноз ошибочен. Я сказала, что уверена, и спросила, кто он такой. Вмешался начальник отдела кадров, закричал, что я из государственного института устроила частную лавочку, беру с пациенток деньги и с вас тоже, и что меня надо отдать под суд. Я ответила, что никаких денег не брала, и мои выводы не могут быть ошибкой.

Лариса заметила, что ее руки трясутся так, что она не может донести чашку до рта.

– Не волнуйтесь, Ася Залмановна, в конце концов, ведь ничего страшного не случилось, - сказала она.

– Тогда они стали меня уговаривать, чтобы я аннулировала вашу справку, сказали, что так нужно. А потом этот, который Владимир Петрович, показал мне какое-то удостоверение и велел подписать бумагу, что никому не расскажу. Но я уже не могла сдержаться, порвала ее и ушла. Они меня не отпускали, но я пригрозила, что начну кричать. Я в институте двадцать два года работаю. Я никогда не поставлю ложного диагноза, никогда! Просто не могу, меня все знают! - Ася Залмановна выпрямилась и повторила: - Никогда! Многим можно поступиться, но только не этим.

– Они выгонят меня с работы, а мне всего год до пенсии, - помолчав, сказала Ася Залмановна.

– Не выгонят! Ничего они вам не сделают. Я обещаю, даю честное слово, - сказала Лариса, еще не зная, что надо сделать. - Не волнуйтесь, Ася Залмановна, все будет хорошо.

Выйдя из кафе, они попрощались. Ася Залмановна пошла к себе на работу, а Лариса снова вышла на набережную. Она не понимала почему, но была твердо уверена, что во всей этой истории так или иначе был замешан Николай. В любом случае он что-то знал, иначе почему вдруг заговорил о справке?