Площадь диктатуры, стр. 53
– Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? - обрадовалась она.
– А куда ты хочешь попасть? - вопросом на вопрос ответил Кот.
– Мне все равно… - сказала Алиса.
– Тогда все равно, куда идти, - заметил Кот.
– … только бы куда-нибудь попасть, - пояснила Алиса.
– Если хочешь куда-нибудь попасть, то обязательно попадешь. Только нужно долго идти, - сказал Кот.
Мужчины выжидающе молчали, ожидая, что дальше. Наконец Никифоров засмеялся и поднял рюмку:
– Какая же у тебя, Колька, жена! Умница! До чего жаль, что дураку досталась. Да, не обижайся, я же любя. Рядом с такой женщиной мы все - дурак-дураком и лопоухие. За тебя, Ларисочка! Как, Николай, в твоей песне поется? Пусть же вечно будешь ты прекрасной, пусть же вечно… Тьфу, забыл! Ну и черт с ним, и так все ясно…
– Подождите, я с вами, - сказала Лариса, налив себе еще вина.
– Это настоящее "Шабли", мне фирмачи из Франции ящик доставили на пробу, - пояснил Никифоров.
Вино было прохладным, с чуть ощутимой кислинкой.
– Похоже на наше, грузинское, название забыла, - маленькими глотками выпив до дна, сказала Лариса.
– Севрюжинкой закуси, очень хорошая севрюжина. К водочке хороша с хреном, а к этому - без всего, чтобы рыбью нежность не испортить, - неприятно причмокнув, сказал Никифоров.
– Вы тут без меня, я пойду чай поставлю, - поднимаясь, сказала Лариса.
– В холодильнике - торт и пирожные. Успели в "Астории" заказать. Смотри, не копайся. Недолго! - сказал вслед ей Волконицкий.
Заглянув в зеркало, Лариса заметила, что на щеках выступил румянец, а головная боль совсем прошла. Она попудрила лицо и решила остаться в форменном костюме. Переодеваться на час-полтора очень не хотелось. Вдруг она вспомнила Горлова, как он целовал ее, и стало жарко. Но мысль была мимолетной, как облачко от пульверизатора и тут же забылась.
На кухне уже все было приготовлено: чайные приборы стояли на подносе, торт и пирожные в холодильнике были выложены на блюда, даже заварка была засыпана в фарфоровый чайник - оставалось только залить ее кипятком.
"Все же повезло мне со свекровью, хоть и стерва", - думала Лариса, поджидая, пока закипит вода. - А я? Еще та стервочка! Ребенка бросаю на недели, мужу изменяю и хоть бы что, еще хочется.
От последнего она хихикнула вслух, признавшись себе, что да, очень хочется, будто почувствовала на себе руки Бориса.
"Все-таки он смешной и очень хороший, но лучше не испытывать судьбу", -наконец решила она и вдруг почувствовала, что ее сгибают сзади и наклоняют лицом к столу.
– Давай, давай же, - хрипел Никифоров, пытаясь задрать юбку. - Бросай своего к черту! Что хочешь - все будет! Все для тебя сделаю. Ну давай же!
От неожиданности пропал голос, она извивалась, пробуя выскользнуть. Наконец она развернулась лицом к нему, и он, больно выкручивая ей руки, впился ртом в ее губы. Она могла только стонать, не в силах пошевелиться, слыша, как трещит ткань кителя и стукнулась о пол оторванная пуговица. Вдруг одна рука освободилась, Лариса нашарила что-то за спиной и, не глядя ударила Никифорова. Тот отшатнулся, обеими руками схватившись за лицо.
Лариса не смогла удержать истерического смеха - она влепила Никифорову тарелкой с пирожными, и теперь разноцветный крем облепил ему всю голову и стекал на плечи и рубашку.
– Вам бы в ванной помыться не мешает, Роман Павлович, - мстительно улыбаясь, сказала Лариса. - Потерпите, я Николая позову, он поможет.
– Что ты наделала, дура? Совсем из рук выбилась, не соображаешь, что натворила? - Николай отвел Никифорова в ванну, и еле сдерживался, чтобы не разбудить мать.
– Он… он меня чуть не изнасиловал, - чувствуя, как подступают слезы, объяснила Лариса.
– Подумаешь, принцесса на горошине, ее и полапать нельзя. Выпили ведь, чего не бывает?
– Пусть других лапает, комсомолок своих, если взбредет, а меня нельзя! - слезы катились градом, она не замечала, что кричит на мужа.
– Помолчала бы! У других - жены, как жены, а я из-за тебя вторую пятилетку выше завсектором не расту.
– Вот и поищи другую, ее под весь Обком и подкладывай, если сам не можешь! И руки у тебя гадкие и скользкие, скользкие! Ненавижу! - не помня себя, кричала Лариса, и, выбежав в прихожую, судорожно, рывками натягивала пальто.
Только выбежав во двор и провалившись в снег, она заметила, что не переодела туфельки на тонком каблуке, но даже не подумала вернуться. К счастью такси подвернулось почти сразу, но она успела продрогнуть и ее била дрожь, может быть от волнений.
– В Авиагородок! - сказала она, едва тронулись.
– Полтинник! - категорически сказал шофер, и Лариса поняла, что спорить бесполезно.
– Сорок! - сказала она, отыскав в сумке только сорок шесть рублей с мелочью. - Или выйду и пешком дойду!
– Ладно! Зарядим побольше, получим, сколько надо, - неожиданно согласился таксист. - Тебе выпить нужно, давай налью - полегчает. Да, не бойся, лишнего не возьму. Вижу, у тебя - штопор, не впротык что-то. Должны же мы помогать и за просто так!
– Спасибо! - поблагодарила Лариса. На ближайшем перекрестке шофер достал из-под сиденья покрытую стаканом уже начатую бутылку и отлил на три пальца: "Больше не следует, а столько - в самый раз!"
Она не ощутила вкуса, но через минуту согрелась, и снова захотелось плакать. Слезы лились как бы сами собой, почти забылась главная причина, остался только жуткий страх увидеть и слушать какой-то свистящий крик мужа.
– Ненавижу! Он, как слизь, и всегда ненавидела! - твердила она про себя и било холодом, когда вспоминала про Мишу и думала, как быть с ним.
Она вышла у предполетного профилактория и вошла в вестибюль. Там никого не было, и Лариса села ждать в кресло у окна. На улице было темно и сыро от луж и таящего снега. Изредка взрывался ревом моторов близкий аэродром, а потом наступала тишина.
Ей стало горько и одиноко, как никогда не было. Подойдя к стойке, Лариса вытянула к себе телефонный аппарат и, торопясь, не раздумывая, набрала выученный наизусть номер. Щелкнуло после третьего гудка, она сперва не узнала его голос.
– Это ты, Боря? - на всякий случай спросила она, и услышав ответ, чуть не разревелась.
Боренька! Это я… я давно собиралась, но было все никак. Нет, все было не так. Но я тебя так люблю, ты даже не представляешь, - стараясь не всхлипывать, прошептала она и медленно положила трубку.
Наконец вышла дежурная, Валентина Александровна.
– Разве ты в рейс? Говорили, что только сегодня прилетела, - удивилась Валентина Александровна, которую Лариса хорошо знала и поэтому не стала врать. Посокрушавшись, та открыла пустую комнату и ушла. Лариса разделась и, дрожа от озноба, легла под чуть влажное одеяло.
Около четырех ее разбудила дежурная.
– Твой приехал! Требует! Я ему и так и эдак, мол, нельзя, не положено. А он, говорит, все разнесу, пусть хуже будет, если жена не выйдет. И такой из себя расхристанный, даже жалко стало. Ты уж выйди, поговори. А если сильно не бил, так и поезжай с ним домой, успокой - видно, что совсем не в себе. Чего в жизни с кем не бывает?
2.17.7 Перед полуночью
Совещание было недолгим, но сверх намеченных тридцати затянулось почти на сорок минут. Началось с короткого доклада генерал-майора Голубева о ситуации, сложившейся после предательской публикации в "Литературке". Голубева сменил начальник отдела Особой инспекции, - по сложившейся традиции его фамилию прилюдно не называли, - который разложил по полочкам, кто в чем прокололся и зачитал проект приказа по кадрам.
– Какие будут вопросы? - оглядев собравшихся в зале, спросил Сурков.
Никто не шелохнулся, и если бы не зима, то было б слышно, как летит муха.
– Если вопросов нет, я подписываю, - объявил Сурков.
– Майор Арцыбулин! - скомандовал начальник Особой инспекции, едва Сурков оторвал перо от бумаги.