Площадь диктатуры, стр. 13
– Почему же ты ничего не сказала? - почти сразу спросил он, и она молча заплакала.
– Теперь я никогда, понимаешь - никогда, не стану прежней, тебе не понять, Господи, тебе ни за что не понять. У меня уже все было, - горько и беззащитно всхлипывая, шептала она.
– Прости меня, прости, - шептал он, чувствуя, как затопляет душу нежность и одновременно сознание вины, которые он так и не смог забыть.
Через несколько дней мама спросила, скоро ли свадьба. "С чего ты взяла?" - удивился тогда Горлов. Оказалось, соседка видела их, когда он, крадучись, вел Нину по коридору в ванную. Увидела и рассказала на кухне. Женщины посудачили, решив, что Боря, которого все знали с рождения, на этот раз обязательно женится. И оказались правы: вернувшись с каникул, Нина призналась, что беременна.
Да, в его жизни все получалось удачно, и от этого Горлов забыл о житейской осторожности. Он вспомнил, как много раз отец предупреждал, чтобы он меньше доверял словам. И Нина в сущности говорила о том же самом. "Иногда ты бываешь, как самодовольный индюк! Распустишь крылья и ничего вокруг не видишь, никого не слышишь, только себя" - говорила она, а Горлов сердился, мол, она ничего не понимает.
Может быть все, что случилось - от самодовольства? Правильно говорят, от сумы и от тюрьмы не зарекайся", - подумал Горлов, чувствуя, как давят сердце тревога и страх.
К тому времени, когда троллейбус въехал в темную расщелину Большой Пушкарской, дождь кончился. Черно-фиолетовая туча еще нависала за Ватным островом, но закатное солнце уже высверкивало на куполах Князь-Владимирского собора.
Горлов заметил, что одностороннее движение по Пушкарской устроено так, что по ней можно только уезжать от церкви. Он вспомнил фильм Абуладзе "Покаяние": "Зачем же нужна улица, которая не ведет к храму?"
"А вот улица, которая ведет от храма, но никто не удивляется," - подумал он.
Чем дальше ехал троллейбус, тем темнее нависали над мостовой серые здания. Светлый кусочек неба с едва размытым силуэтом собора в запыленном стекле становился все меньше, пока не скрылся совсем. До дома, где жил Рубашкин, осталось две остановки, и Горлов завертелся в тесноте, продираясь к выходу.
1.9. Собралась тут всякая шантрапа!
Рубашкин жил в сером, построенном еще в начале века доме на углу Кронверкской и Большой Пушкарской. Его жена Катя потратила три года, чтобы обменяться на трехкомнатную квартиру с окнами на Матвеевский садик. Горлов подозревал, что даже ее муж не знает, каких усилий и денег стоили бесконечные цепочки разменов.
Впрочем, в деньгах Рубашкины не нуждались. Отец Кати был секретарем райкома в Ростовской области, чуть ли не каждый месяц слал с попутными машинами ящики консервов, домашней колбасы, фруктов и прочей снеди. Петр никогда не жадничал, что оставалось, нес на работу, и женщины души в нем не чаяли, берегли от начальства, когда Петр запирался в одной из комнат. Говорили, что Рубашкин пишет рассказы, но, когда просили почитать, отшучивался. Говорил, что не тот жалкий графоман, кто бездарно пишет, а тот, кто не умеет этого скрыть.
Дверь долго не открывали, из квартиры слышались чьи-то голоса, и Горлов позвонил еще раз, долго не отпуская кнопку.
– Сейчас открою, - наконец заворчал Рубашкин, распахивая двери. - Зачем звонишь, если открыто? Идем ко мне, я мигом допечатаю, тогда и поговорим.
В прихожей и в проходной комнате было невероятно пыльно, по мебели и стульям валялись газеты, стопки машинописных листов вперемежку с детской одеждой.
– Катя еще не приехала? - на ходу спросил Горлов, многозначительно кивнув на двух молоденьких девушек, которые что-то старательно печатали, устроившись за обеденным столом друг напротив друга.
– Не хочет. Говорит, Насте полезно. Фрукты, свежий воздух и всякое такое. Дом большой, теща помогает, только ругается, что я не еду, - ответил Рубашкин, усаживаясь за машинку.
– Закрой дверь, девчонки отвлекают, - он печатал двумя пальцами, делая длинные паузы между ударами.
– Что пишешь? - спросил Горлов, усаживаясь в кресле.
– На! Заметишь ошибку, подчеркни, - Петр передал несколько страниц, и Горлов стал читать с середины.
"…в эти дни, когда весь французский народ торжественно отмечает 200-летие Великой французской революции в старинном парижском особняке на улице Буассьер тепло принимали советских гостей - Раису Максимовну Горбачеву и видных представителей нашей науки и культуры - академиков В.Н.Кудрявцева и Т.Н.Фролова, первую женщину-космонавта В.Н.Терешкову, знаменитых писателей и артистов Б.И.Олейника, Т.П.Буачидзе, А.В.Баталова, Н.Н.Губенко и других.
Раиса Максимовна рассказала, как в СССР широко отмечается знаменательная дата.
– В Москве, Ленинграде, столицах союзных республик, в трудовых коллективах рабочие с волнением ставили свои подписи на листах бумаги, где было написано: "Накануне 200-летия Великой французской революции и официального визита во Францию М.С.Горбачева все советские люди шлют свои сердечные приветствия французам и француженкам".
От их имени я дарю вам эти послания как свидетельство нерушимой дружбы между французским и советским народами, - сказала Раиса Максимовна"
– Представляю, с каким волнением рабочие ставили подписи. Райкомовцы спустили разнарядку, активисты и забегали по цехам: кто подпишет - тому продуктовый набор вне очереди! Как тут не волноваться? Конечно, с волнением подписывали. С очень большим волнением! - засмеялся Горлов.
Рубашкин закончил печатать и, вынув из машинки лист, повернулся к Горлову:
– В "Ленинградском рабочем" заказали. Я радио послушал, телевизор поглядел, завтра в редакцию отнесу - напечатают за милую душу, рублей восемь заплатят за актуальность - приглядевшись, он неожиданно спросил: - Что у тебя с головой?
– Только сейчас заметил? - и Горлов стал рассказывать обо всем, что случилось.
– А я удивлялся, что они вдруг прицепились, - дослушав, задумчиво сказал Рубашкин. - Дня три назад, звонок по телефону: мол, здрасте, я из Комитета государственной безопасности, не могли бы вы, Петр Андреевич, к нам в райотдел заглянуть на часок. Я в ответ вежливо прошу: "Представьтесь, пожалуйста, кто будете". Он назвался майором Коршуновым Павлом Васильевичем или Николаевичем, забыл. И снова: дескать, заходите - гостем будете. Спрашиваю: гостем в качестве обвиняемого, подозреваемого или свидетеля? Тот замялся, потом говорит: "Заходите, дружок, на часок, а не хотите дорогим гостем, будете свидетелем… пока. Сами не придете, поможем". А я в ответ: "Если свидетелем, то пришлите повестку с указанием по какому уголовному делу". Обещал прислать, но с тех пор ни слуху, ни духу. Теперь все понятно! Только ничего у них не получится. Во-первых, с тех пор, как ушел от тебя в газету, я никаких секретных документов в глаза не видел, а то, что раньше знал, как инструктировали, давно забыл. Ничего не помню, решительно ничего. Скажу, на гипноз к Кашпировскому ходил, а потом заряженную воду потреблял в количестве двух литров, так закодировался, что, хоть режь, ничего не помню. Во-вторых, их единственный свидетель - в психушке! Если ты сопли раскаянием не распустишь, ничего у них не выйдет. Главное: ни в какие беседы не вступай, ни на один вопрос не отвечай, кроме как: "Не было, не видел, не знаю". Запомни: твое дело - молчать и писать ответы, вслух - ни одного слова! Только письменно, только в протоколе! Раньше как? Прищемят сапогом яйца, сразу признательные показания! Теперь не то, нынче - ого-го - перестройка, социалистическая законность, партия возгласила курс на правовое государство. Без бумажки посадить нельзя. Сегодня бумажка - самое наше все!
Рубашкин говорил легко и уверенно, усмехаясь, но думал о чем-то своем, и Горлов вдруг успокоился. Ему показалось, что все его страхи гроша ломаного не стоят.