Как дружба с недружбою воевали, стр. 11

Однако учительница не обратила на это внимания, позвала служанку и велела ей привести столяра, чтоб он поскорее сколотил гроб.

Мальчик сильно перепугался и, вытирая слёзы, стал спрашивать: зачем ей гроб?

«Я хочу тебя, голубчика, в нем заколотить и тотчас после этого зарыть в землю, – отвечала учительница. – Ты мне обещал умереть, и я этому очень рада, ибо негодные ребята недостойны жить на свете».

«Не хочу в гроб, я лучше стану делать всё, как положено, нежели чтоб меня зарыли в землю», – отвечал Егор, который, услышав такое грозное объявление, вмиг избавился от болезни и с тех пор никогда никаких припадков не имел.

Пока тянулась история про собачку, класс откровенно спал, но уже на половине рассказа о своенравном мальчике большинство перевоспитывающихся злодеев стало потихонечку просыпаться. Окончательно все проснулись, когда дело дошло до гроба. На лицах заиграли улыбки, щербатые рты раздвинулись. Видно было, что всех их здорово увлекла идея учительницы насчёт гроба. А потом наступило разочарование. Когда выяснилось, что никакого гроба не будет.

Началось обсуждение. Первым поднял руку недобитый фашист. Мальвина благосклонно кивнула. Он вскочил и, не опуская руки, выпалил на одном дыхании:

– Если что обещаешь, обещание надо выполнять. Иначе ничего стоящего из человека не получится. Я считаю, что новая учительница не права, это не честно – пообещать заколотить человека в гроб, а потом не выполнить обещание.

– Насчет гроба – это правильно. Очень хорошо сказано: «негодные ребята недостойны жить на свете». Я полностью с ней согласна, – сказала эстрадная халтурщица, поднявшая руку сразу после фашиста.

– Не. – Хмырь с челюстью долго морщился и потел; мысль, должно быть, накатывала волной на песок, но мгновенно впитывалась рыхлой аморфной массой и исчезала напрочь. Наконец, он выцедил из себя с трудом: – Я б не так. Я б его сначала того… – Хмырь клешнями ухватил себя за глотку и нада– вил. – И служанку. – Он проглотил слюну. – И столяра. И учительницу. – Видимо, на хмыря нашло вдохновение. – И утюгами, утюгами… – Он победно оглядел всех присутствующих. – А потом в гроб. – Он сел.

– Хорошо, – сказала Мальвина. – Мнения спорные, но интересные. Мыслить творчески вы умеете. Но почему никто ничего не хочет сказать про девочку и собачку?

– И собачку в гроб вместе с девочкой, – добавил хмырь, не вставая с места.

Мальвина посмотрела на него строго.

– Кто дал вам право отвечать без спросу? Это нарушение дисциплины. Встаньте. И уберите куда-нибудь эту мерзкую железяку. – Она брезгливо показала на лом, который хмырь корёжил в своих руках, словно тоненькую медную проволоку. Дождавшись, когда нарушитель дисциплины выполнит её приказание, Мальвина попросила его пройти к доске. – Сейчас мы займемся арифметикой. Допустим, у вас в кармане два доллара…

Не дослушав до конца фразу, хмырь занервничал, сунул руку в карман и заворочал ею там с силой, громыхая каким-то хламом. Чем дольше он возился в кармане, тем больше багровых пятен проступало у него на лице.

– Я же вам сказала – допустим. – Она жестом остановила его напрасные поиски. – Допустим, у вас в кармане два доллара. Некто взял у вас один доллар. Сколько у вас осталось долларов?

– Кто? – Хмырь грозно обвел глазами присутствующих. – Замочу падлу.

Мальвина постучала крашеным ноготком по вазе с цветами.

– Не знаете, – сказала она, – очень плохо. Ставлю вам за ответ неуд. В классе есть желающие ответить на этот вопрос?

– Можно я? – Андрей Т. поднял руку.

– Отвечайте.

– Если в его кармане, – Андрей Т. показал на хмыря, – было два доллара, и некто взял у него один доллар, то в кармане остался один доллар.

– У вас хорошие способности к математике, – одобрительно кивнула Мальвина. – Вы у нас новенький? Как ваше имя?

– Садко… то есть Андрей… Запутался, извините.

– Ничего, это бывает. А скажите, Садко-Андрей, в какой руке нужно держать вилку, когда ешь рыбу? Если ответите правильно, то на сегодня я вас от занятий освобождаю.

Андрей ответил. Мальвина была ответом удовлетворена. Под насупленными взглядами оставшихся он покинул Воспитательный кабинет.

ГЛАВА 10

«С меня хватит! – была его первая мысль, когда он очутился за дверью. – К выходу и домой! Генка не пропадет, раз он у них директор».

Бодрым спортивным шагом Андрей Т. двинулся по коридору от двери. Дойдя до поворота на лестницу, он спустился на этаж вниз и выглянул в коридор. Пустыня – ни голосов, ничего. Лишь слегка попахивало больницей. Он спустился еще на один пролёт, потом еще и еще, пока не очутился внизу. Здесь тоже никого не было. Он ступил в коридор, освещенный неоновыми стекляшками и увешанный поясными портретами. Шаг его невольно замедлился. Под колючими взглядами знаменитостей ему сделалось неуютно. Кого только на портретах не было. С одних смотрели седовласые старики в мантиях и остроконечных колпаках звездочётов, с других – такие же седовласые, но уже не в колпаках, а в ермолках, с третьих – седовласые и не очень, в костюмах, при обязательных галстуках, некоторые – с порослью на ушах. Порою попадались и дамы. Большинство из изображённых Андрей не знал, хотя многие имена на табличках внизу портретов ему кое о чём говорили.

Гермес, Соломон – ну, это понятно. Мельхиор, Бальтазар, Каспар – про этих он тоже слышал. Симон Волхв, Розенкрейц, Агриппа, Альберт Великий —

– этих он никого не знает. Роджер Бэкон, Парацельс, Нострадамус – веселенькая компания, судя по выражениям лиц.

Ага, а вот тут уже всё люди знакомые – Калиостро, Сен-Жермен, Тихо Браге. Далее – знакомые и не очень: Кроули, Форчун, мадам Блаватская. И Карл Маркс – он-то как сюда затесался?

Андрей Т. шёл и смотрел на лица, смотрел на лица и шёл, и казалось, конца не будет этому иконостасу на стенах. Все это называлось «Галерея славы НИИЧАВО», так об этом сообщал транспарант, протянувшийся над колпаками и лысинами.

Хунта К.Х., Киврин Ф.С., Невструев А-Я.П. и У-Я.П., Корнеев, Ойра-Ойра, Привалов – у этих были портреты попроще, в скромных, под орех, рамах, некоторые с налетом авангардизма. И среди этих, простеньких, под орех, золотой византийской роскошью сияли рамы на парадных портретах. Выбегалло, Бабкин, Седалищев, какой-то Авессалом Митрофанов, какая-то баба Нюра, какие-то Ванга, Глоба, Дзюба и Кашпировский.

Должно быть, это были звезды науки первой величины, судя по густоте красок и прославленным именам художников, оставивших свои подписи на портретах. Равнодушный к подобной живописи, Андрей Т. знал из них только три – А.Шилова, Б.Членова и И.Глазунова.

Галерея тянулась вдаль, а намёка на выход не было. Ни дверей, ни аппендикса с вестибюлем – ничего такого похожего. Андрей Т. уже не смотрел на лица, он ногами пожирал расстояние, а глазами устремился вперёд, надеясь отыскать хоть окно, чтобы выбраться через него на свободу. Но окон не было тоже.

«Похоже на подвальный этаж. Наверное, я промахнулся, когда спускался по лестнице. Надо было на этаж выше». Наконец он одолел коридор и свернул на лестничную площадку. Два пролёта он пролетел, как птица. Коридор, в котором он оказался, на предыдущий был совсем не похож. Никаких портретов здесь не висело, были окна, были тени и облака, заглядывающие снаружи в окна; значит, вечер, и солнце уже садится, и сейчас он выйдет на воздух, прогуляется пешком до шоссе, и ветер выдует из его головы накопившиеся там пыль и ржавчину, от которых темно в глазах…

Он представил, как останавливает машину, как разговаривает с водителем ни о чём, как добирается до своей квартиры, как Мурзила, вопя от счастья, встречает его в прихожей, изголодавшийся, непослушный кот…

– Эй, мил человек, у вас табачку, случаем, не найдется?

Андрей Т. остановился как вкопанный. Человек, спросивший про табачок, был такой невзрачный и незаметный, что на тусклом фоне стены казался просто пятном от сырости после протечки отопительных труб.