Яик – светлая река, стр. 49
– Ихлас Шугулов?!. Какую же он обещал тебе должность?
– Да, Шугулов. Никакой должности он мне не предлагал, а просто пригласил быть в его свите.
– Быть в свите! Быть офицером для поручений?
– Не то чтобы офицером… Числиться я буду на военной службе, а работу выполнять канцелярскую. Какую именно, еще не знаю. Сейчас он меня отпустил домой на побывку.
Из ответов Хакима Абдрахман понял, что молодой человек еще не совсем твердо решил, как ему быть со службой.
– Послушай меня, Хакимжан, – сказал Абдрахман, вынимая из ящика, стоявшего на полу, какую-то книгу. – У казахов был акын по имени Абай Кунанбаев. Это его книга. Так вот, ты хорошо знаешь, что наш светлый Яик впадает в Каспийское море. По обоим берегам этой красивой реки раскинулись города, деревни, аулы, вправо и влево от нее убегают к горизонту раздольные степные просторы. Есть и леса, и кустарниковые заросли. Видимо, слышал, как в «Кыз-Жибеке» поется:
Если бы не было реки, степь наша превратилась бы в пустыню, жизнь в ней лишилась бы красоты. Вот и эта книга Абая, как Яик для степи, нужна казахскому народу. В ней неиссякаемый источник, дающий жизненные силы всем страждущим людям. Эта книга – Яик казахов!.. Послушай, я прочту тебе одну строфу:
Найти место в жизни нелегко, именно такое место, какое указывает Абай, чтобы, работая, служить, народу. Ты вот сейчас сказал, что тебя приглашает в свою свиту некто Ихлас Шугулов, что он свой человек. Не спорю, возможно, Ихлас и доводится тебе старшим братом. «Не будь сыном отца, а будь сыном народа», – говорил Абай. Очень верно сказано, правильно. Этим он хотел подчеркнуть, что в людях должно быть больше человеколюбия и гуманности. Есть у казахов поговорка: «Вот этот – справедливый бий, даже черную волосинку разделил ровно пополам». Если ты справедлив, то, значит, и человеколюбив и гуманен. А твой старший брат Ихлас из Джамбейты и его правительство, насколько мне известно, ничего хорошего для народа не делают, да и не могут сделать…
Абдрахман посмотрел через плечо Хакима на приоткрывшуюся дверь, в которой показалась черная головка мальчика. Жаппар бочком переступил порог и остановился.
– Зачем пришел? Что, чай готов, что ли? – спросил Байес у сына.
– Нет, так просто…
– Тогда беги и скажи маме, пусть готовит чай, мы сейчас придем.
– Мне нужен листик бумаги.
– Какой бумаги?
– Чистой белой бумаги… Один листик. Только белая нужна, другая не годится…
– Зачем она тебе?
Заметив, что Жаппар пристально смотрит на Абдрахмана, сворачивавшего самокрутку, Хаким вспомнил, как мальчик только что курил на улице. Жаппар молча взял у отца лист бумаги, в которую раньше было что-то завернуто, и бросился к двери. Уже переступив порог, он обернулся и крикнул:
– Папа, как закипит самовар, я прибегу и скажу, а пока спокойно читай газету.
Абдрахман вопросительно взглянул на Байеса, как бы спрашивая: «Что это значит?..»
– Наш озорник свои тайны никому не рассказывает. А то, что он намекнул на газету, – это просто мальчишеское хвастовство, дескать: «И я знаю, чем вы занимаетесь!» Для него все газета: и книга – газета, и газета – газета, – пояснил Байес слова сына, как бы оправдываясь.
Абдрахман ничего не ответил Байесу. Повернувшись к Хакиму, продолжал:
– Быть вместе с Ихласом – не трудное дело, но далеко и не почетное. Смотри сам, тебе виднее. Но только, прежде чем идти к нему, хорошенько все обдумай и прочти Абая, – он протянул книгу юноше.
Хаким взял книгу. Он очень внимательно слушал Абдрахмана и теперь, смущенно глядя в пол, проговорил:
– Люди хвалят Ихласа, говорят, что он очень образованный человек и хороший доктор.
– В том-то и беда, что образованные люди творят гнусные дела. Никто не оспаривает, что Шугулов хороший доктор. Он в свое время окончил хирургическое отделение Петроградской военно-медицинской академии. Но ведь он не отдает эти знания народу, не приносит людям пользы. По существу, он стал «визирем» хана. Вот я тебе о чем хочу сказать. Возьмем к примеру этот аул. Здесь, возле мечети Таржеке, живут почти шестьдесят семей. В двух медресе учится совсем немного детей, да и чему их обучают, этих шакирдов?.. А ведь в ауле почти половина людей болеет черной оспой, в том числе и дети. Если бы здесь, вместо этих затуманивающих мозги людям медресе, открыть медицинский пункт, сделать ребятишкам прививки, вылечить стариков и старух, – вот это было бы по-настоящему благородное дело. Ихласу не пришлось бы растрачивать отцовское наследство на постройку больницы, народ сам ее выстроит, нужно только его желание, искреннее желание помочь людям, которого у Шугулова, конечно, нет. А теперь взгляни на учителя Халена. Как бы ни прижимали его хазреты и муллы, он в эту зиму хоть пятерых детей, но обучал русской грамоте. Если бы Ихлас поступал так же, как Хален, то люди с вывихнутыми руками и поломанными ногами не обращались бы за помощью к колдуну-костоправу Шамгону, заболевшие воспалением легких не стали бы звать пройдоху Утегена-баксы и колоть для него барана, а тифозники не пили бы всякую гадость, которую муллы выдают за целебную святую воду. Вот, Хакимжан, каков доктор Ихлас. Он образован, но что его знания для простого народа?! Так-то, светик мой, – Абдрахман, подойдя к Хакиму, похлопал его по плечу.
Хаким почувствовал, что не может возразить Абдрахману: в его словах была сама правда. Хакиму захотелось поскорее уйти из лавки, чтобы наедине подумать обо всем том, что услышал сейчас от Айтиева, скорее прочитать книгу, которую держал под мышкой. Он попросил у Байеса туалетное мыло.
– Последний кусок, Хакимжан, словно тебя и дожидался, – улыбаясь, сказал Байес, протягивая мыло «Гюльжахан».
Достав из кармана деньги, Хаким расплатился и собрался уходить.
– Куда торопишься? Оставайся с нами чай пить, – предложил Байес.
– Спасибо, Байеке, не могу. Намаз, наверное, уже кончился, и надо запрягать коня… Отец говорил, что задерживаться в ауле не будем. Спасибо за приглашение. Как-нибудь в другой раз заеду на чай, – проговорил Хаким и, слегка склонив голову, попрощался и вышел из лавки.
Глава четвертая
Еще в детстве сверстники называли Тойгужу уменьшительно-ласкательным именем Тояш. Это имя так и закрепилось за ним. Когда Тойгужа стал уже взрослым, все продолжали его звать Тояшем. Он был близким родственником хаджи Жунуса. Балым в шутку называла его салкам-сары – непутевым блондином. Были у Тояша два брата: старший – Каипкожа – и младший – Беккожа. Каипкожа, известный на всю округу сыбызгист, давно уже был прикован к постели болезнью, которую получил после окунания в проруби; Беккожа, будучи еще совсем молодым, ушел на паломничество в Мекку с одним хаджи из Казалинских степей. Долго о нем не было ничего слышно, но в последнее время пошла молва, будто бы он вернулся из Мекки и живет где-то на бухарской стороне и служит муэдзином в мечети. Только Тояш никогда не выезжал дальше Шалкара, оставался необразованным бедняком-батраком. Он был молчаливым и задумчивым. А если, случалось, произносил слово или два, то они обязательно были сказаны либо невпопад, либо до того неуклюже, что на лицах собеседников невольно появлялись улыбки. Но Тояш, словно всем на зависть, был крутоплеч и высок, обладал большой силой. Он шутя вытаскивал телегу из грязи, которую не могла вывезти его худая кобыленка. В ауле он считался неплохим сапожником, хотя и редко у кого брал заказы.
В то утро, когда хаджи Жунус с сыном уехал в аул Сагу на жумгу-намаз, байбише Балым попросила Тояша починить порвавшиеся сапожки Алибека и Адильбека. Тояш охотно согласился. Когда работа была выполнена, Балым стала угощать Тояша густо заваренным, как кровь лысухи, чаем.